Вредная неверная наверно нервная наверно ну и что ж

Автор Доба Каминская

Начало этой темы- в главах номер один и номер два ; окончание темы- в главе номер четыре.

Но жизнь продолжается. Появляются новые увлечения, растёт поэтическое мастерство.
Просле потери Таи он встретил женщину, которая пробудила в нем сильные чувства:

Вредная, неверная, наверно,
Нервная наверно. Ну и что ж?
Мне не жаль. Но жаль неимоверно,
Что меня, наверно, и не ждёшь!

Я надолго твой, хоть и не долго
Почему- то так была близка
И нежна к моей руке с наколкой
Так, с кольцом, прохладная рука.

Вот вернусь, узнаю- изменила.
Ну и что ж, не сунуся в петлю.
Я нередко землю проклинаю,
Проклиная, все таки люблю!

Впедная, неверна, наверно,
Нервная наверно. Ну и что ж?
Мне не жаль,но жаль неимоверно,
Что меня, наверно, и не ждёшь.

Но память о Тае ещё даёт о себе знать: он близок с другой женщиной, но в его словах звучит боль той первой, неразделенной любви:

Ты хорошая очень- знаю.
Я тебе никогда не лгу.
Почему- то только скрываю,
Что любить тебя не могу.

Слишком сильно любил другую,
Слишком верил ей много дней.
И когда я тебя целую,
Вспоминаю всегда о ней.

Песенная поэзия Рубцова привлекала к его творчеству многих композиторов. Так, песня на его стихи, посвящённая Тае, стала хитом конца 80-х (музыка Александра Барыкина):

Я буду долго гнать велосипед.
В глухих лугах его остановлю.
Нарву цветов. И подарю букет,
Той девушке, которую люблю.

Я ей скажу: - С другим наедине
О наших встречах позабыла ты,
И потому на память обо мне
Возьми вот эти скромные цветы!

Она возьмет. Но снова в поздний час,
Когда туман сгущается и грусть,
Она пройдёт, не поднимая глаз,
Не улыбнувшись даже. Ну и пусть .

Я буду долго гнать велосипед.
В глухих лугах его остановлю.
Я лишь хочу, чтобы взялся букет
Так девушка, которую люблю.

Взбегу на холм и упаду в траву,
И древностью повеет вдруг из дола.
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву.

Россия, Русь-куда я ни взгляну.
За все твои страдания и битвы-
Люблю твою, Россиия, старину,
Твои огн, погосты и молитвы.

Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шёпот ив у омутной воды,
Люблю навек, до полного покоя.

Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри- опять в леса свои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времён татары и монголы.

Они несут на флагах чёрный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов в окрестностях России.

Кресты, кресты. Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.

Заржут они и где- то у осин
Подхватят это медленное ржанье,
И надо мной- бессмертных звёзд Руси,
Высоких звёзд покойное мерцанье.

В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмёт ведро,
Молча принесёт воды.

Красные цветы мои
В садике завяли все..
Лодка на речной мели
Скоро догниет совсем.

Дремлет на стене моей
Ивы кружевная тень.
Завтра у меня под ней
Будет хлопотливый день!

Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе.

О Рубцове

Приложения

Мой чинный двор
зажат в заборы.
Я в свистах ветра-степняка
Не гнал коней, вонзая шпоры
В их знойно-потные бока.
Вчера за три мешка картошки
Купил гармонь.
Играет — во!
Точь-в-точь такая, как у Лешки,
У брата друга моего.
Творя бессмертное творенье,
Смиряя бойких рифм дожди,
Тружусь.
И чувствую волненье
В своей прокуренной груди.
Строптивый стих,
как зверь страшенный,
Горбатясь, бьется под рукой.
Мой стиль, увы,
несовершенный,
Но я ж не Пушкин,
я другой.
И все же грустно до обиды
У мух домашних на виду
Послушно, как кариатиды,
Стареть в сложившемся быту.
Ведь я кричал,
врываясь в споры,
Что буду жить наверняка,
Как мчат коней,
вонзая шпоры
В их знойно-потные бока!

Ленинград, 1962

Слухи были глупы и резки:
Кто такой, мол, Есенин Серега,
Сам суди: удавился с тоски
Потому, что он пьянствовал много.

Да, недолго глядел он на Русь
Голубыми глазами поэта.
Но была ли кабацкая грусть?
Грусть, конечно, была. Да не эта!

Версты все потрясенной земли,
Все земные святыни и узы
Словно б нервной системой вошли
В своенравность есенинской музы!

Это муза не прошлого дня.
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.

Положил в котомку
сыр, печенье,
Положил для роскоши миндаль.
Хлеб не взял.
— Ведь это же мученье
Волочиться с ним в такую даль! -
Все же бабка
сунула краюху!
Все на свете зная наперед,
Так сказала:
— Слушайся старуху!
Хлеб, родимый, сам себя несет.

Ветер, не ветер —
Иду из дома!
В хлеву знакомо
Хрустит солома,
И огонек светит.

А больше —
ни звука!
Ни огонечка!
Во мраке вьюга
Летит по кочкам.

Эх, Русь, Россия!
Что звону мало?
Что загрустила?
Что задремала?

Давай пожелаем
Всем доброй ночи!
Давай погуляем!
Давай похохочем!

И праздник устроим,
И карты раскроем.
Эх! Козыри свежи.
А дураки те же.

В твоих глазах
Для пристального взгляда
Какой-то есть
Рассеянный ответ.
Небрежно так
Для летнего наряда
Ты выбираешь нынче
Желтый цвет.
Я слышу голос
Как бы утомленный,
Я мало верю
Яркому кольцу.
Не знаю, как там
Белый и зеленый,
Но желтый цвет
Как раз тебе к лицу!
До слез тебе
Нужны родные стены,
Но как прийти
К желанному концу?
И впрямь, быть может,
Это цвет измены,
А желтый цвет
Как раз тебе к лицу.

Вредная,
неверная,
наверно.
Нервная, наверно. Ну и что ж?
Мне не жаль,
Но жаль неимоверно,
Что меня, наверно, и не ждешь!
За окном,
таинственны, как слухи,
Ходят тени, шорохи весны.
Но грозой и чем-то в этом духе
Все же веют сумерки и сны!
Будь что будет!
Если и узнаю,
Что не нравлюсь,— сунусь ли в петлю?
Я нередко землю проклинаю,
Проклиная, все-таки люблю!
Я надолго твой,
хоть и недолго
Почему-то так была близка
И нежна к моей руке с наколкой
Та, с кольцом,
прохладная рука.
Вредная,
неверная,
наверно.
Нервная, наверно. Ну и что ж?
Мне не жаль,
Но жаль неимоверно,
Что меня, наверное, не ждешь!

Супружеское утро. Мотылек
коленей женских в зеркале белесом,
окно плывет над облаком и лесом,
но, вперившись в летящее на леске
пернатое, застынет. Голос лег
на легкое крыло его, скользящий
текст происходит ровно и, сквозя
просветами, его дыханье взяв —
на воздухе, как этого нельзя,
не пропадает, длится в настоящем.
Смущает поведение больших
растений, попугающих, цветастых,
руками — бу! — желтеющим запястьем…
и кружится от счастья. И светает,
и мотылек заканчивает жизнь.

Напиши пару строк хотя бы.
Пара строк от тебя- не мелочь.
Как живешь без меня?Порядок?
Что ж, и мне без тебя сумелось.

Помнишь? Ты мне сказал: "Забудь,
Отпусти меня и не злись…"
Я запомнила только суть…
Было больно, хоть расколись.

А сейчас…напиши. Не дрогнет.
Что на месте души? Пусто.
Забывать тех, кто был дорог-
Я освоила это искусство.

Торжествуй, она сломалась,
Беги, похвастайся друзьям,
Расскажи, как сильно унижалась,
И слезы лились по ее щекам.

И не забудь сказать, какой крутой ты,
Как уничтожил, ту, что не могла,
Любила, верила, считала дни,
Ждала и засыпала у окна.

Вот только ночью, приходя домой,
Поняв, что не волнуется она,
Не ждет тебя, как раньше зимнюю порой,
Надеюсь, ты поймешь тогда.

Быть может, даже пожалеешь,
Что не вернуться тем огням,
Сожмется сердце, побледнеешь,
Ну что ж, беги, похвастайся друзьям!

Он сам никогда не дарил мне цветы.
Он не был моим и остался случайным.
А мне до него — над землей три версты.
А я не пойму, почему я скучаю.

А он мне не стал ни рукой, ни плечом.
Он просто в морозы отпаивал чаем.
А я не пойму, почему горячо…
А я не хочу. Но, наверно, скучаю.

А он мне не стал ни врагом, ни крылом.
Он шар мой воздушный подрезал невольно.
А он меня сжег. И забылся теплом.
А я не пойму, почему мне так больно.

Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.

Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На брошенное тело…

О, сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой.

Стоял я молча в стороне
И пасть готов был на колени,-
И страшно грустно стало мне,
Как от присущей милой тени.

На виски тихо капает горечь.
Тусклым светом смеётся фонарь.
А над городом стелется полночь.
Этот день мне ничуть не жаль.

Укрываюсь опять с головою,
Чтоб не слышать, как ты молчишь.
Нас могло тут сейчас быть двое…
Засыпаю одна в ночи.

Днём над городом птицы летали,
Созерцая кромешный ад.
А скажите: вы так отпускали,
Чтобы больше не ждать назад?

А скажите: вы так любили,
Не скрывая любовь свою?
Может, да.
Я, пока что, не в силах.
Но, надеюсь, когда-то смогу.

Неправда… Отрекаются, любя…
Вытаскивая острые занозы…
Устав от непрерывного дождя…
В котором одиноко прячут слёзы…

Конечно, отрекаются, любя…
Чтобы себя спасти… Добра желая…
И, отрекаясь с болью, уходя,
Ломают крылья и скользят по краю…

Карета — в тыкву, Золушке — метлу…
Передник — вместо сказочного платья…
И — шагом марш — в печальную страну,
Храня в воспоминаниях объятья…

Лишь башмачок хрустальный — как укор —
Стоит на подоконнике без пары…
Кастрюли, стирка… Глупой сказки вздор.
Всё было ясно… с самого начала.

Поверьте… Отрекаются, любя…

Хватит пить кофе глотками нервными.
Самые близкие — уходят первыми.
Как эта фраза тебе не нравится…
Самые лучшие — не возвращаются.

Хватит бить стекла, звонить без устали.
Если предательство — то искусное.
Если случайно столкнетесь взглядами,
Ты себя спросишь: "оно мне надо ли?"

Хватит снотворного, боли, ярости.
Самые близкие — так безжалостны.
Хватит лелеять свою бессонницу.
Самые лучшие — слишком помнятся…

И вроде бы здоровая/живая,
Но кажется, что больше не живу.

Он говорил: "Какая ты смешная,
Никто не нужен, я тебя люблю"

Он одевал мне капюшон и злился:
"Где шапка, почему ты без нее?".

А перед сном он за меня молился.
Куда пропало дорогое все?

Он говорил: "любимая, родная,
Я навсегда с тобою, не уйду".

И вроде бы здоровая/живая,
Но кажется, что больше не живу.

Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.

Приди на рассвете на склон косогора, –
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.

Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далеко-далеко.
Во всем утомленье, глухое, немое.

Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, –
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.

Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
1900

Котёнок бездомный в подъезде сидел,
Он в щёлку двери чьей-то грустно смотрел.
Несчастный, замёрзший, в углу, в темноте,
Он слышал бурчанье в своём животе.

Смотрел на людей, проходящих порой,
Которые шли все в заботах, домой.
Он взгляд свой тускнеющий к ним устремлял,
От них он сочувствия, помощи ждал.

Глазами просил у людей: "Помогите,
Возьмите меня, у себя приютите.
Не дайте мне с голоду здесь умереть,
Такие не в силах я муки терпеть."

А люди, сочувствия не проявляя,
Шли мимо, котёночка не замечая…
Уж ночь наступила, кругом тишина,
И к небу взлетает страдальца душа.

Ты приходишь все реже, а я не ищу объяснений,
Ты размыт, как улыбка Мадонны на старом портрете.
Мне и вечность мала, а тебе достает и мгновений…
Я тебя отпускаю на волю, мой Ласковый Ветер!

Я чего-то ждала, изучая тебя осторожно,
Но однажды, проснувшись, себя вдруг на мысли поймала:
Ты — всеобщий ресурс, и тебя разделить невозможно,
Ты для всех и ничей, мне тебя до безумия мало!

Я тебя удаляю, ненужные файлы стирая,
Моя память и так до краев переполнена разным…
Я игру приняла и красиво ее доиграю,
А на память оставлю твой образ отчаянно-страстный.

Впрочем, я виновата сама — слишком много хотела,
Я мечтала в руках удержать разыгравшийся ветер…
Ты и сам называл меня "Солнце" — обычное дело…
Но теперь не твое, и тебе уже больше не светит!

Я тебя отпускаю из снов, прогоняю из мыслей,
В суете понемногу себя от тебя отучаю.
Две чужие планеты на разных орбитах зависли…
Забываю тебя… И, поверь, я почти не скучаю…

Вечерами не жду тебя больше, мой Ласковый Ветер,
С нетерпением не мерю шагами пустую квартиру.
Ты меня приручал, но сама за себя я в ответе.
Мне не больно…совсем… Улетай! Я дарю тебя миру!

Если вдруг станет грустно, приходи среди ночи
Напою тебя чаем или сваренным кофе
До утра поболтаем, я развею тревоги
Приходи, ты ведь знаешь ко мне все дороги
И с погашенным светом, с чувством нежности в сердце
С приходящим рассветом, и старенькой песней,
Будем долго курить, и мечтать, говорить
Будем верить в слова, и бороться за миг
И пусть я для тебя, стану ближе немного
Приходи, ты ведь знаешь, ко мне все дороги.

И вправду — привыкаешь ко всему.
К пустому дому, чаю листовому…
Любовь отдав кому-то одному,
Не можешь подарить её другому.

Друзьям киваешь — всё, мол, впереди.
Забыто и не стоит волноваться.
Домой приходишь около пяти
И не листаешь новости из глянца.

И вправду — привыкаешь ко всему.
Уже и одиночество не страшно,
И даже есть признательность к нему
За жизнь, давно налаженную, вашу…

И думаешь — бывают те, кто вмиг
Вычеркивают, тотчас заменяют…
И лёгкость есть особенная в них,
И нет того, что так тебя терзает.

Об этом ты не скажешь никому —
Ты, видимо, из тех, кто по-простому,
Любовь отдав кому-то одному,
Не может подарить её другому.

Кормишь меня разлукой, кормишь…
Стала совсем без тебя чужая.
Как мы простились с тобою, помнишь?
Как же я без тебя скучаю…

Время уходит впустую, время
Катится в пропасть словами, снами.
Будни разбавлены акварелью,
Я без тебя говорю стихами.

Может, теряю тебя, может
Это лишь вязь моих суеверий…
Я ощущаю разлуку кожей,
Я замираю от скрипа двери.

С каждым глотком умираю, с каждым,
Воздуха мало, а жажды больше,
Чувства… -слишком они бумажны,
Ломче, нежнее, хрупче, тоньше.

Ты разрываешь меня, мой милый,
На миллионы частиц, кусочков.
Иглы пронзают насквозь, иглы,
Я разложилась на буквы, точки.

Пляшет в объятьях города ветер,
Ветер, сметающий пыль иллюзий.
Там, между призрачных междометий
Нас уже никогда не будет.

Кормишь меня мечтами, кормишь
Вечностью, тишиной, молчаньем,
Мыслями о тебе полнишь,
Как же я без тебя скучаю…

Мне грустно… Подожди… Рояль,
Как будто торопясь и споря,
Приоткрывает окна в даль
Грозой волнуемого моря.

И мне, мелькая мимо, дни
Напоминают пенной сменой,
Что мы — мгновенные огни -
Летим развеянною пеной.

Воздушно брызжут дишканты
В далекий берег прежней песней…
И над роялем смотришь ты
Неотразимей и чудесней.

Твои огромные глаза!
Твои холодные объятья!
Но — незабытая гроза -
Твое чернеющее платье.

Сегодня мы исполним грусть его -
Так, верно, встречи обо мне сказали,
Таков был лавок сумрак. Таково
Окно с мечтой смятенною азалий.

Таков подьезд был. Таковы друзья.
Таков был номер дома рокового,
Когда внизу сошлись печаль и я,
Участники похода такового.

Образовался странный авангард.
В тылу шла жизнь. Дворы тонули в скверне,
Весну за взлом судили. Шли к вечерне,
И паперти косил повальный март.

И отрасли, одна другой доходней,
Bздымали крыши. И росли дома,
И опускали перед нами сходни.

Господи, дай мне сил это вынести,
дай мне мудрости женской немного.
Побороть все грешные зависти,
позабыть что такое тревога.

Стать мудрее, забыть все обиды,
что б с души моей камни пропали,
что бы мысли про суициды
никогда меня не посещали.

Помоги позабыть мне ненужных,
тех, кто даже в беде не поможет.
Всех озлобленных, равнодушных,
кого изнутри зависть гложет.

Господи дай мне счастья и радости,
подари мне немного тепла.
Что б забыть все те мелкие пакости,
что весна мне с собой принесла.

Мне небо проверки опять посылало,
Как только вставала с разбитых колен.
Я еле держалась, уже не летала,
Но всё ж не сдавалась унынию в плен…
Друзья удирали, завидев несчастье
В моих потускневших от боли глазах…
Казалось, что сердце взорвётся на части,
Но небо несло сквозь беду на руках…

Я, наверно, сошёл с ума
В переплёте холодных дней.
В моих мыслях только она.
Не могу я не думать о ней.
В моей жизни царит пустота.
В моём сердце горят огни.
Смысл жизни моей — она.
Нам должно быть с ней по пути.
С ранней ночи до позднего дня
Наблюдаю её я лик.
Ведь она такая одна
И на ней смысл жизни возник.
Вроде как, я многих любил,
Понял вдруг — не любил никого.
Мне никто так тепло не дарил,
Чтобы душу огнём обожгло.
В темноте одиноких дней
Проживаю я жизнь свою зря.
Я хотел бы знать всё о ней -
Даже имя не знаю я.

Вредная,
неверная,
наверно.
Нервная, наверно… Ну и что ж?
Мне не жаль,
Но жаль неимоверно,
Что меня, наверно, и не ждешь!
За окном,
таинственны, как слухи,
Ходят тени, шорохи весны.
Но грозой и чем-то в этом духе
Все же веют сумерки и сны!
Будь что будет!
Если и узнаю,
Что не нравлюсь,— сунусь ли в петлю?
Я нередко землю проклинаю,
Проклиная, все-таки люблю!
Я надолго твой,
хоть и недолго
Почему-то так была близка
И нежна к моей руке с наколкой
Та, с кольцом,
прохладная рука.
Вредная,
неверная,
наверно.
Нервная, наверно… Ну и что ж?
Мне не жаль,
Но жаль неимоверно,
Что меня, наверное, не ждешь!

Предупреди, когда захочешь умереть…
Я посижу с тобой в забытом старом сквере,
Напомню — каждому дано по его вере,
А ты о том, как боязно стареть.

Предупреди меня отчаянным звонком
Примерно в без пятнадцати три ночи.
Я сонным голосом спрошу чего ты хочешь,
А ты ответишь, что всё в жизни кувырком.

И я приду к тебе, пожалуй, в пять утра
И захвачу с собою пару наших песен.
Они меня, признаться честно, бесят,
Но мы споём их, раз тебе пора.

Я обниму тебя, хоть мне и нелегко,
А ты убьёшь меня смиренным взглядом…
Я прочитаю в нём: "Пожалуйста, не надо…"
И к горлу вновь подступит горький ком.

Когда захочешь умереть — предупреди,
И я приду к тебе с другого края света.
Я думаю, ты должен знать об этом,
Когда захочешь умереть — нам по пути…

Мир до невозможности запутан.
И когда дела мои плохи,
В самые тяжелые минуты
Я пишу веселые стихи.

Ты прочтешь и скажешь:
— Очень мило,
Жизнеутверждающе притом.—
И не будешь знать, как больно было
Улыбаться обожженным ртом.

Жив-здоров. Не глядишь на другую.
Вот и всё. Остальное стерплю.
Не грустишь? Но и я не тоскую.
Разлюбил? Но и я не люблю.
Просто мне, чтоб по белому свету
Подыматься дорогой крутой,
Нужно верить, что дышишь ты где-то,
Жив-здоров… И не любишь другой.

Мне тоскливо. Мне невмочь.
Я шаги слепого слышу:
Надо мною он всю ночь
Оступается о крышу.

И мои ль, не знаю, жгут
Сердце слёзы, или это
Те, которые бегут
У слепого без ответа,

Что бегут из мутных глаз
По щекам его поблёклым,
И в глухой полночный час
Растекаются по стёклам.

Шел фонарщик, обернулся, возле нас фонарь зажег,
Засвистел фонарь, запнулся, как пастушеский рожок.
И рассыпался неловкий, бестолковый разговор,
Легче пуха, мельче дроби. Десять лет прошло с тех пор.

Даже адрес потерял я, даже имя позабыл
И потом любил другую, ту, что горше всех любил.
А идешь — и капнет с крыши: дом и ниша у ворот,
Белый шар над круглой нишей, и читаешь: кто живет?

Есть особые ворота и особые дома,
Есть особая примета, точно молодость сама.

(Шекспир, перевод С. Маршака)

За окном, таинственны, как слухи,
Ходят тени, шорохи весны.
Но грозой и чем-то в этом духе
Все же веют сумерки и сны!

Будь что будет! Если и узнаю,
Что не нравлюсь, — сунусь ли в петлю?
Я нередко землю проклинаю,
Проклиная, все-таки люблю!

Я надолго твой, хоть и недолго
Почему-то так была близка
И нежна к моей руке с наколкой
Та, с кольцом, прохладная рука.

Вредная, неверная, наверно.
Нервная, наверно. Ну и что ж?
Мне не жаль, но жаль неимоверно,
Что меня, наверное, не ждешь!

Целый день спят ночные цветы.
Но лишь солнце за рощу зайдёт,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветёт.

И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной. Я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу
А.Фет

Я думал. не помню, что думал;
Я слушал таинственный хор,
И звезды тихонько дрожали,
И звезды люблю я с тех пор.

Что мы добавим к солнцу и морозу?
Не то, не то! Не блеск, не лёд над ним.
Я жду! Отдай обещанную розу!
И роза дня летит к ногам моим.

Во всём ловлю таинственные знаки,
то след примечу, то заслышу речь.
А вот и лошадь запрягают в санки.
Коль ты велел - как можно не запречь?

Верней - коня. Он масти дня и снега.
Не всё ль равно! Ты знаешь сам, когда:
в чудесный день!- для усиленья бега
ту, что впрягли, ты обратил в коня.

Влетаем в синеву и полыханье.
Перед лицом - мах мощной седины.
Но где же ты, что вот - твое дыханье?
В какой союз мы тайный сведены?

Как ты учил - так и темнеет зелень.
Как ты жалел - так и поют в избе.
Весь этот день, твоим родным издельем,
хоть отдан мне,- принадлежит Тебе.

А ночью - под угрюмо-голубою,
под собственной твоей полулуной -
как я глупа, что плачу над тобою,
настолько сущим, чтоб шалить со мной.
Белла Ахмадулина

А ты думал - я тоже такая,
Что можно забыть меня,
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня.

Или стану просить у знахарок
В наговорной воде корешок
И пришлю тебе странный подарок -
Мой заветный душистый платок.

Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом
Окаянной души не коснусь,
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь,
И ночей наших пламенным чадом -
Я к тебе никогда не вернусь.

1921 Анна Ахматова

И если мне на сердце тяжело
Я у нее одной ищу ответа,
Не потому, что от нее светло,
А потому, что с ней не надо света

Как змейки быстро зазмеятся
Все ручейки вдоль грязных улицев,
Опять захочется смеяться
Над глупым видом сытых курицев.

А сыты курицы — те люди,
Которым дела нет до солнца,
Сидят, как лавочники — пуды
И смотрят в грязное оконце.

И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей.

Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю,
Давно понять пора настала,
Что слишком призраки люблю.

Но все равно в жилищах зыбких —
Попробуй их останови!—
Перекликаясь, плачут скрипки
О желтом плесе, о любви.

И все равно под небом низким
Я вижу явственно, до слез,
И желтый плес, и голос близкий,
И шум порывистых берез.

Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чем.
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чем.

Это я! Ах, поскорее
выслушай и отвори.
Стихнули и постарели
плечи бедные твои.

Я нашла тебе собрата -
листик с веточки одной.
Как же ты стареть собрался,
не советуясь со мной!

Ах, да вовсе не за этим
я пришла сюда одна.
Это я - ты не заметил.
Это я, а не она.

Поиграем в эту шалость
и расплачемся над ней.
Позабудем мою жалость,
жалость к старости твоей.

Чтоб ты слушал и смирялся,
становился молодой,
чтобы плакал и смеялся
человечек с головой.
Белла Ахмадулина

Игра загадочней всего
И бескорыстнее на свете.
Она всегда - ни для чего,
Как ни над чем смеются дети.

Котенок возится с клубком,
Играет море в постоянство.
И всякий ведал - за рулем -
Игру бездумную с пространством.

Играет с рифмами поэт,
И пена - по краям бокала.
А здесь, на спуске, разве след -
След от игры остался малый.

Оттого и плачу много,
Оттого —
Что взлюбила больше Бога
Милых ангелов его.

Спасибо за эти губы,
Спасибо за руки эти.
Спасибо тебе, мой любый,
За то, что ты есть на свете.

Благодарю за каждый
Глоток воды живой,
В часы последней жажды
Подаренный тобой.

За каждое движенье
Твоих прохладных рук,
За то, что утешенья
Не нахожу вокруг.

За то, что ты надежды
Уводишь, уходя,
И ткань твоей одежды
Из ветра и дождя.

И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.

Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие -- поражены тоскою.
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.

Быть женщиной - что это значит?
Какою тайною владеть?
Вот женщина. Но ты незрячий.
Тебе ее не разглядеть.
Вот женщина. Но ты незрячий.
Ни в чем не виноват, незряч!
А женщина себя назначит,
как хворому лекарство - врач.
И если женщина приходит,
себе единственно верна,
она приходит - как проходит
чума, блокада и война.
И если женщина приходит
и о себе заводит речь,
она, как провод, ток проводит,
чтоб над тобою свет зажечь.
И если женщина приходит,
чтоб оторвать тебя от дел,
она тебя к тебе приводит.
О, как ты этого хотел!
Но если женщина уходит,
побито голову неся,
то все равно с собой уводит
бесповоротно все и вся.
И ты, тот, истинный, тот, лучший,
ты тоже - там, в том далеке,
зажат, как бесполезный ключик,
в ее печальном кулачке.
Она в улыбку слезы спрячет,
переиначит правду в ложь.
Как счастлив ты, что ты незрячий
и что потери не поймешь
Римма Казакова

Фаина Раневская была великолепной комедийной актрисой, причем она не просто играла комедию. Она жила этим, хотя жизнь ее больше напоминала трагикомедию, а не легкий водевиль. Она была из тех женщин, которые за словом в карман не полезут и легко приколошматят оппонента острым словцом.

Из сотни-другой афоризмов, разбросанных Раневской по пути — когда ненароком, когда сгоряча — мы выбрали 30 таких, которым позавидует любой писатель-сатирик:

Оптимизм — это недостаток информации.

Есть люди, в которых живет Бог; есть люди, в которых живет Дьявол; а есть люди, в которых живут только глисты.

Поклонников миллион, а в аптеку сходить некому.

Одиночество — это состояние, о котором некому рассказать.

Многие жалуются на свою внешность, и никто — на мозги.

Если человек тебе сделал зло — ты дай ему конфетку. Он тебе зло — ты ему конфетку. И так до тех пор, пока у этой твари не разовьётся сахарный диабет.

Женщина, конечно, умнее. Вы когда-нибудь слышали о женщине, которая бы потеряла голову только от того, что у мужчины красивые ноги?

Склероз нельзя вылечить, но о нём можно забыть.

Если женщина говорит мужчине, что он самый умный, значит, она понимает, что второго такого дурака она не найдет.

кадр: Ленфильм

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на диеты, жадных мужчин и плохое настроение.

Сняться в плохом фильме — все равно что плюнуть в вечность!

Вы знаете, что такое сниматься в кино? Представьте, что вы моетесь в бане, а туда приводят экскурсию.

— Как жизнь, Фаина Георгиевна? — Я вам еще в прошлом году говорила, что говно. Но тогда это был марципанчик.

Есть такие люди, к которым просто хочется подойти и поинтересоваться, сложно ли без мозгов жить.

Здоровье — это когда у вас каждый день болит в другом месте.

Животных, которых мало, занесли в Красную книгу, а которых много — в Книгу о вкусной и здоровой пище.

В моей старой голове две, от силы три мысли, но они временами поднимают такую возню, что кажется, их тысячи.

Если больной очень хочет жить, врачи бессильны.

кадр: Мосфильм

Даже под самым пафосным павлиньим хвостом всегда находится обыкновенная куриная жопа.

Самое трудное я делаю до завтрака. Встаю с постели.

Нет толстых женщин, есть маленькая одежда.

Талант — это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности.

Я заметила, что если не кушать хлеб, сахар, жирное мясо, не пить пиво с рыбкой — морда становится меньше, но грустнее.