Психоанализ неврозов и психозов

В упомянутой работе изображены разнообразные зависимости Я, его срединное положение между внешним миром и Оно, а также его стремление одновременно исполнить волю всех своих господ. В связи с ходом мыслей, возникшим с другой стороны, по поводу возникновения и предупреждения психозов, я в итоге пришел к простой формуле, которая выражает, пожалуй, наиболее важное генетическое различие между неврозом и психозом: невроз — это результат конфликта между Я и Оно, тогда как психоз — аналогичный исход такого же нарушения в отношениях между Я и внешним миром.

Несомненно, справедливо предостережение, что нельзя доверять столь простым решениям проблемы. Наши самые смелые ожидания также не идут дальше предположения, что эта формула в самых общих чертах окажется правильной. Но и это было бы уже хоть что-то. Сразу же вспоминается целый ряд выводов и находок, по-видимому, подтверждающих наш тезис. По результатам всех наших анализов получается сле­дующее: неврозы переноса возникают из-за того, что Я не хочет воспринять мощного импульса влечения в Оно и содей­ствовать его моторному завершению или оспаривает у него объект, на который он нацелен. В таком случае Я защищается от него с помощью механизма вытеснения; вытесненное противится такой участи и, используя способы, над которыми Я не властно, создает себе замещающее представительство, ко­торое навязывается Я путем компромисса, то есть симптом. Я, чувствуя, что этот незваный гость угрожает его единству и нарушает его, продолжает борьбу с симптомом так же, как оно защищалось от первоначального импульса влечения, и все это в результате дает картину невроза. Возражение, что Я, совершая вытеснение, следует, по существу, велениям своего Сверх-Я, в свою очередь происходящим от влияний реального внешнего мира, которые нашли свое представительство в Сверх-Я, не принимается. Но при этом получается так, что Я сражалось на стороне этих сил, что их требования были в нем сильнее требований влечений Оно и что Я является той силой, которая приводит в действие вытеснение этой части Оно и укрепляет контркатексис сопротивления. Служа Сверх-Я и реальности, Я оказалось в конфликте с Оно, и именно так обстоит дело при всех неврозах переноса.

О других формах психозов, о шизофрениях, известно, что их исходом бывает аффективная тупость, то есть они имеют тенденцию к отказу от всякого участия в жизни внешнего мира. Что касается возникновения бредовых образований, то некоторые анализы показали нам, что бред, словно постав­ленная заплата, встречается там, где первоначально возник разрыв в отношении Я к внешнему миру. Если условие конфликта с внешним миром не является гораздо более очевид­ным, чем мы знаем сейчас, то причина этого связана с тем, что в картине психоза проявления патогенного процесса часто перекрываются попытками исцеления или восстановления (4).

Общим этиологическим условием возникновения психо­невроза или психоза всегда остается фрустрация, неисполне­ние одного из тех непреодолимых детских желаний, которые так глубоко коренятся в нашей филогенетически обусловленной организации. В конечном счете эта фрустрация всегда внешняя; в отдельном случае она может исходить от той внутренней инстанции (в Сверх-Я), которая взяла на себя роль представительства требований реальности. Патогенный эффект зависит здесь от того, останется ли Я при таких конфликтных напряженных отношениях верным своей зависимо­сти от внешнего мира и попытается ли сковать Оно, или же Я позволит Оно одолеть себя и тем самым оторвать от реально­сти. Но это внешне простое положение вещей осложняется существованием Сверх-Я, которое в пока еще не совсем по­нятном сочетании объединяет в себе влияния Оно и внешнего мира и в известной степени служит идеальным прототипом того, на что направлены все стремления Я, то есть на прими­рение его многочисленных зависимостей (5).

Утверждение, что неврозы и психозы возникают из-за конфликтов Я с его различными господствующими инстанциями, то есть что они соответствуют неполадке в функции Я, которое все же проявляет стремление примирить между собой все эти различные требования, следует дополнить другим рассуждением. Хотелось бы знать, при каких условиях и ка­кими средствами Я удается без заболевания уйти от конфликтов, которые, разумеется, всегда существуют. Это новая сфера исследования, в которой, конечно, будут учитываться самые разные факторы. Однако сразу же можно выделить два момента. Исход всех таких ситуаций, несомненно, будет зависеть от экономических соотношений, от относительных величин борющихся друг с другом стремлений. И далее: Я может избежать прорыва в том или ином месте благодаря тому, что само себя деформирует, лишается собственной целостности, возможно, даже расщепляется или распадается (6). Тем самым непоследовательности, странности и глупые выходки, совершаемые людьми, предстают в том же свете, что и сексуальные перверсии, которые, будучи принятыми, делают вы­теснение излишним.

В заключение следует задать вопрос, каким может быть аналогичный вытеснению механизм, благодаря которому Я отрешается от внешнего мира. Я думаю, что на этот вопрос нельзя ответить без новых исследований, но содержанием его, как и вытеснения, должно быть изъятие исходящего от Я катексиса (7).

4 - Ср.: Анализ Шребера (1911с); Studienausgabe. Т. 7. С. 193.

Дискуссия. 25 января 2019, ИСИН ММУ.

Михаил Страхов

Психолог, психоаналитик, член Всемирной психоаналитической ассоциации

Олег Гальченко

Инга Метревели

Психоаналитик, член Новой лакановской школы и Всемирной психоаналитической ассоциации, PhD по психоанализу

Психоз как структура

Дело в том, что означающее, отвечающее за этот отсутствующий ответ, в момент развития субъекта не было символизировано. Лакан немного перефразирует Фрейда и говорит, что в таком случае то, что не было включено в цепочку означающих, возвращается вовне, в реальное, — в виде феноменов, связанных с наслаждением субъекта, с которым сложно справиться: галлюцинаций, голосов и других явлений. В то же время бред для субъекта может стать некоторым ответом, приходящим на место отсутствующего означающего.

Субъект только и делает, что желает и ищет, как эти желания осуществить. Но если его желания осуществляются, то желать он больше не может. Поэтому его задача — сделать так, чтобы его желание продолжало жить.

У нас есть прекрасный способ не замечать этого разделения — полагать, что ответ на вопрос о моем счастье есть у Другого. Поэтому мы обращаемся сначала к родителям, затем к учителям, иногда даже доходим до аналитика и спрашиваем у него, как быть счастливым. При безумии этого не происходит: у безумца уже есть ответ — голоса или другие психотические феномены. Когда Лакан смотрел на безумных пациентов, бредящих на публике, он говорил, что они нормальные. Обращаясь к психиатрам, он утверждал, что именно по этой причине они в присутствии безумцев так объяты тревогой: безумцы свободны от поиска ответа на собственное безумие у Другого.

Источник: @Lvstvcrv / giphy.com

Михаил Страхов: Лакан говорит, что аналитик никогда не берет на себя право говорить о норме — впрочем, о патологии тоже. Это значит, что норму на самом деле невозможно определить. Этим мы опять же обязаны Фрейду, который, работая с патологиями, открывает закономерности психического функционирования человека вообще и распространяет такое понятие, как невроз, на человечество в целом. Так устраняется представление о норме как об абсолютном здоровье, которое мы противопоставляем неврозу, то есть болезни. Теперь мы говорим, что все мы невротики.

Михаил Страхов: В так называемой малой психиатрии есть понятие невроза и психоза, причем порой невроз выглядит безумнее. Пример — знаменитый фрейдовский случай Анны О., которая выглядела очень безумной (галлюцинации, голоса), но в ходе работы выяснилось, что это истерия. Так что то, что мы называем психозом, часто относится к самым нормальным людям на земле.

Психоанализ vs психиатрия

Михаил Страхов: Психиатрия — медицинская дисциплина, а в медицине существует миф о норме. Он был порожден в эпоху Возрождения, когда впервые возникла метафора человеческого организма как машины и идея о ее нормальном функционировании. В основе психиатрии лежит довольно идеалистическая мысль о том, что можно найти органические причины психиатрических заболеваний. Но в начале XX века психоанализ здорово повлиял на тогдашнюю психиатрию, и она стала учитывать психическую причинность — то, что следует из психоаналитического взгляда на психопатологию.

Современная психиатрия подвержена атеоретизации, потому что мы живем в эпоху DSM и МКБ (Международной классификации болезней). Идеальный современный психиатр — тот, кто работает по классификации, то есть определяет метод лечения исходя из выставленного диагноза. Но если в первых диагностических системах ощущалось влияние психоанализа, то в современных системах каждый пункт определяется путем голосования и ведущим является фармакологическое лобби. По сути, фармкомпании сегодня определяют встречающиеся в мире безумия.

Что психоанализ привносит в психиатрию? Фрейд занимался в первую очередь неврозами, то есть так называемой малой психопатологией, и благодаря пациенткам-истеричкам открыл психоанализ и бессознательное. В начале своей карьеры Фрейд стажировался в Париже у господина Шарко — великого психиатра той эпохи, который одним из первых стал обращать внимание на возможность психогенности, то есть психической причины в случае наличия вроде бы органических нарушений, в частности параличей. Фрейд пошел по его стопам и даже написал работу о различии между органическими и истерическими параличами. Он обратил внимание на то, что неврологические параличи развиваются в соответствии с законом пролегания нервных волокон в человеческом теле и поэтому можно заранее предсказать, что произойдет. Психогенные же параличи развиваются так, словно истерия как болезнь ничего не знает об анатомии.

И здесь Фрейд совершает открытие: он производит разделение между организмом как тем, что знакомо медицине, что она лечит, и телом, которое есть у субъекта и которое не регулируется законами центральной нервной системы. Фрейд открывает тот факт, что

основная связь, которая существует между субъектом и телом, — это язык.

Источник: @Lvstvcrv / giphy.com

Как связаны безумие и насилие

Инга Метревели: Культура маркирует безумие как нечто опасное. В ней безумие и насилие стоят через запятую — это есть и у Брейгеля, и в современном кино и сериалах. Обычно герой достигает безумного состояния постепенно, это начинается с ним в детстве с насилия со стороны родителей или еще кого-то. Но насколько связь безумия с насилием оправданна с точки зрения психиатрии и психоанализа — вопрос.

Олег Гальченко: При рассмотрении насилия в психоанализе говорят о наслаждении Другого, того, кто это насилие порождает. Действительно, часто оказывается, что в детстве субъекта, например, отец мог чинить насилие над ребенком. Перед безграничным наслаждением родителя субъект оказывается абсолютно беспомощным, у него нет инструментов, и наслаждение Другого становится травматичным. Эффект этой травматизации может быть разным — например, это может вылиться в психоз с бредом.

Инга Метревели: Но получается, что эта объясняющая история становится защитой.

Михаил Страхов: Можно говорить о безумии индивидуальном, но мир тоже может быть безумным. Психоанализ предлагает говорить и о том, и о другом, но не в терминах алиби. Иначе неясно, зачем нужен сеанс: можно, как это делают наши коллеги-психологи, просто сказать, что во всем виноваты ваши родители, которые вас недолюбили. Вопрос скорее о форме включенности или невключенности.

Мы принесли из нашего советского детства штамп, что агрессивность и потенциальная опасность для других делает человека безумным. На самом деле это не так. Сейчас мы живем в обществе, где как раз пацифистские идеи в определенных кругах могут звучать почти как безумные. Это невозможность быть включенным в дискурс, то есть в совокупность социальных связей и отношений. Но тогда вопрос остается открытым: то ли это общество безумно, то ли безумен дискурс, то ли сам субъект.

Однако безумие — это не только невключенность, но и отличие. Женщина для мужчины загадочна по определению, поэтому ей часто вменяют безумие. В истории человечества также были попытки обвинить женщин в том, что они являются причиной чужого безумия: не только сами не вписываются в навязываемую извне структуру, но и не дают этого сделать другим. Попытки навязать абсолютный порядок предпринимала католическая церковь, когда сжигала ведьм на костре.

якобы столкновение с насилием превращает меня в сильного человека, крепкого духом бойца, способного менять этот мир. Но вопрос не в том, с чем ты сталкиваешься, а в том, как ты на это отвечаешь.

И это как раз то, что исследуют психоаналитики, — точка встречи субъекта с , что требует его ответа.

Литература

Лакан Ж. Семинары. Книга 3. Психозы. М.: Гнозис / Логос, 2014.

Лакан Ж. О вопросе, предваряющем любой возможный подход к лечению психоза // Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разума после Фрейда. М: Русское феноменологическое общество / Логос, 1997.

Фрейд З. Навязчивость, паранойя и перверсия. М.: Азбука, 2015.

Фрейд З. Психоанализ и детские неврозы. СПб.: Алетейя, 2000.

Мы публикуем сокращенные записи лекций, вебинаров, подкастов — то есть устных выступлений.
Мнение спикера может не совпадать с мнением редакции.
Мы запрашиваем ссылки на первоисточники, но их предоставление остается на усмотрение спикера.

Павел В. Качалов**

Динамическая теория субъекта и метод терапии, психоанализ, составляет привилегию развитых стран христианской цивилизации, и открытость общества психоанализу составляет прямую меру как экономического развития, так и цивилизации.

В настоящее время психоаналитическая теория является единственной научной моделью, позволяющей связно объяснить и последовательно понять большинство психических расстройств. Она основана на трёх постулатах огромной эвристической ценности.

1. Психика представляет собой динамическую систему aффективно заряженных представлений, большая часть которых находится в безсознательном. Сознанию доступны только аффекты, а безсознательные представления проявляются клинически в виде симптомов: обычно символически искажающих их смысл (навязчивости, истерические конверсии, девиантные поступки, параноидный бред и слуховые галлюцинации). Самым простым примером такого смыслообразования является, конечно же, сновидение.

(Интерес гуманитариев и широкой публики к психоанализу связан именно с той возможностью извлечения “прибавочного смысла” из фактов повседневной жизни и произведений искусства с помощью накопленных наукой о безсознательном клинических данных; при этом забывается, что истинность психоаналитического толкования можно проверить лишь в рамках терапии.)

• Безсознательные представления черпают свой аффективный заряд в энергии (libido=lubido) влечений. Влечения представляют собой складывающиеся в ходе развития пути разрядки телесных напряжений

**Качалов П.В. (р. 1958) психиатр-психоаналитик, канд. мед. наук. Докторант Сорбонны – Рене Декарта (Париж – V), DEA по психоаналитической психологии (1994). В настоящее время – ст. научный сотрудник ГНЦССП им. Сербского и доцент ММА им. Сеченова. Доклад публикуется в журнальном варианте.

(сексуальности) на объектах, разрядки, опосредованной психическими представлениями об этих объектах (психосексуальность). Наиболее известными примерами таких комплексов представлений являются Эдипов и комплекс кастрации.

(Психоанализ предполагает сложную семиологию клинических сущностей, недоступных прямому наблюдению. В отличие от “диких интерпретаций”, применение этих понятий психиатрами, психологами и другими специалистами вне рамок психоаналитической терапии столь же обосновано и полезно, как использование патофизиологических гипотез в медицине, эргономике, спорте.)

3. Психические расстройства возникают вследствие конфликтов между безсознательным, объективной реальностью и нашим Я.

[При классических неврозах (истерическом и навязчивости) –это конфликты генитального ряда вокруг непроделанной работы горя по детским инцестуозным желаниям к родителям (Эдипов комплекс) и по вынужденному выбору своего анатомического пола (кастрация), а также проистекающие из них страхи (кастрации) и чувство (Эдиповой) вины (Сверх-Я). Работе горя мешает неосознанность конфликтов (вытеснение), выражающихся только в богатом символизме невротической симптоматики (искажение Я).

При пограничных (нарциссических) расстройствах – это конфликты прегенитального ряда вокруг детского неприятия объектной (генитальной) сексуальности взрослых (нарциссизм) и вторичной фиксации на прегенитальных грандиозных родительских Имаго (Я-идеал) с поиском нежной заботы и поддержки вместо любви (страх потери объекта), всегда чреватой разочарованиями (нарциссическая рана) и депрессией, от которой пограничный пациент малоуспешно защищается деградацией представлений об объектах (удвоение Имаго) и влечений (регрессия), что, кстати, обуславливает бедность символизма пограничной симптоматики (поведенческой и аффективной).

Различия между неврозами и пограничными состояниями – с одной стороны, и психозами и психосоматическими расстройствами – с другой, можно уподобить для медицинского читателя разницей между денатурацией вторичной и третичной структуры белков (отчасти обратимой) и дефектами их первичной структуры (отражающими изначальные ошибки синтеза).

При психозах конфликты (прегенитальные) возникают вокруг очень ранней инцестуозной привязанности к матери (генерализованное соблазнение), исключающей прежде всего отца (форклюзия Имени отца). Внешняя реальность и половое созревание равно угрожают этой связи и вызывают страх распада и смерти. Во избежание тревоги представления об объектах отвергаются (аутизм). Сексуально (чаще – гомосексуально, т.е., –

нарциссически) возбуждающие представления проецируются вовне как чуждые (голоса и автоматизмы) или отчасти используются для защиты от них же (удвоение Я), когда из отщеплённых представлений строится неореальность (бред), где психотик всегда занимает исключительно (т.е., – инцестуозное) положение.

При психосоматических расстройствах конфликты травматического ряда обусловлены ранними аффективными травмами (госпитализм, абандонизм), приводящими к первичной слабости связей между соматическими напряжениями (сексуальностью) и представлениями об объектах (плохая ментализация). Недоступны желанию остаются также внутрипсихические объекты, прежде всего – собственное Я (эссенциальная депрессия) и вся жизнь воображения (оператуарное мышление). Внешние объекты не желаются, а претерпеваются (конформизм), поэтому даже родительские Имаго первично асексуальны и грандиозны (Я-Идеал). Попытки строить объектные отношения на проекциях Имаго (субъективная редупликация) всегда неудачны. Эти личные неудачи, наряду с нементализированной сексуальностью вызывают тревогу, которая находит разрядку (“короткие замыкания”) в физическом истощении (спорт, труд) или в болезни тела (соматозы) при полной недоступности символизма (“глупость” психосоматического симптома).

Во всех случаях конфликты приводят к напрасной энергии (libido=lubido), не позволяя субъекту реализовать свой психический потенциал (комплекс неполноценности).]

Эвристическая ценность этих постулатов заключается в том, что расхождение между уровнем теоретизирования и клинической практикой в психоанализе так мало и так постоянно, как ни в одной другой психопатологической модели (нейрохимической или психосоциальной), ибо лечебное вмешательство и осмысление практики происходят здесь на одном и том же уровне межсубъектных отношений, а во внимание принимаются лишь психические параметры (биологические и социальные выносятся за скобки).

Теоретически психоанализ изучает последствия прежнего субъекта: особенности мышления и поведения (защиты) по совладанию с импульсами влечений и аффектами (желания), а также особенности отношений с объектами (перенос), представляющихся причиной этих желаний.

Практически психоанализ нацелен на истолкование защит и реакций переноса, в чём и состоит его техническая специфика.

Теория и практика нераздельно сливаются в ходе индивидуального анализа, где основным лечебным средством становится личная психическая работа обоих – самого анализанта и его аналитика.

Технические правила классического психоанализа Фройд приравнивал к правилам асептики в хирургии: положение пациента лёжа на кушетке, фиксированное расписание, длительность сеансов и гонорары. Только будучи помещён в чёткие оперативные рамки, субъект будет способен максимально свободно высказывать и описывать все приходящие ему в голову образы, т.е., – свободно ассоциировать (“основное правило”). Чтобы эти ассоциации были действительно свободными, аналитик не должен вмешиваться в реальную жизнь ни делом, ни советом (абстиненция). Такое “относительное безразличие” создаёт условия истолкования защит и переноса, возникающих “здесь и теперь” – в отношениях анализанта с аналитиком -- именно как повторение прежнего опыта, несовместимое со здоровьем, а также – сопротивление выздоровлению. “Защиты истолковываются прежде их содержаний” (Фройд), но в два приёма – как полезные для Я черты характера, и лишь затем – как защиты.

Смысл переноса отчасти подсказывает аналитику противоперенос, то есть идентификация с чувствами и словами пациента (проекциями). Переносу представлений об объектах (Сверх-Я) со стороны анализанта соответствует комплементарной перенос со стороны аналитика. Переносу представлений о самом себе (влечения) – конкордантный противоперенос. Первый тип переноса чаще встречается при неврозах, второй – при пограничных состояниях. При психозах в переносе оба типа переноса и противопереноса смешиваются так, как спутаны у психотиков представления об объектах и о самих себе (регрессия), что делает задачу истолкования особенно трудной из-за тягостности переноса и, особенно, – подстерегающей опасности действовать (агирование) в соответствии с проекциями больного (проективная идентификация).

Психоанализ – длительное лечение, продолжающееся от трёх до пяти лет, и концом его является не только симптоматическое выздоровление, но и определённые субъективные изменения, окупающие все затраты:

– стойкое нарастание удовольствия от своего психического функционирования (мышления и воображения): расширение границ Я;

– преодоление инфантильных фантазий любви (у женщин) и наслаждений (у мужчин): работа горя и формирование Эдипова Сверх-Я;

– избавление от безсознательных страхов: кастрации (при неврозе), поглощения (в пограничных состояниях), распада (при психозах);

– облегчение чувства вины (при неврозе) и стыда (при пограничных состояниях) и скромная нормализация психосексуальной (любовной) жизни: разрешение вопросов поиска, выбора и постоянства объектов;

– незаметная потеря воображаемого смысла симптомов – “исчезновение симптома как сюрприз” (Лакан).

Внедрение психоаналитических подходов в психиатрии представляется нам также единственным возможным путём избавиться от исторического стигмата “репрессивности”. Психиатрическая практика, конечно не исчерпывается психоанализом. Все успехи фармакотерапии обязаны прогрессу нейробиологии, но в теоретическом плане нейрохимическая модель остаётся малоудовлетворительной, ибо сводится исключительно к изучению влияния отдельных психотропных средств на некоторые синапсы, причём, как назло, на самые редко встречающиеся в ЦНС. Совершенствование организации психиатрической помощи во многом основано на достижениях социальных наук, но все психосоциальные модели постоянно наталкиваются на факты несводимости психопатологических расстройств к набору взаимодействий больного с его окружением.

Как теоретическая база, психоанализ, однако, представляет необычайный интерес для организации лечебного процесса (институциональной работы). Институциональная психотерапия помогает лучше осмыслить роль учреждения как рамок терапии и использовать все те частичные переносы, которые пациент развивает на всю иерархию, как средства для понимания его внутрипсихических конфликтов.

В институциональной работе конфликт интегрируется пациентом благодаря тому, что истолкования обычно повторяются в разное время, разными словами и разными членами персонала, в различной степени вызывающими у него чувства желания всемогущего контроля (ненависти) или зависимого подчинения (любви).

Но такая совместная работа персонала возможна лишь при условии определённой практической и теоретической подготовки

Типичная процедура психоанализа здесь служит идеальной моделью, ориентиром, к которым можно приближаться, но попытка копирования которых в масштабах учреждения может дать только карикатуру (например, – правило “абстиненции” может привести анархии).

Расстояние между теорией и практикой в психоанализе оптимально мало также и в той мере, в которой этот метод создаёт стабильные условия для клинической работы (лечения и исследования);

а из методологии науки мы знаем, насколько теоретическая состоятельность наблюдений зависит от условий их проведения.

На это “привилегированное” в методологическом плане место, помимо психоанализа, могут, очевидно, претендовать и другие психологические теории личности, особенно если из них вытекают методы психотерапии. Из последних российским специалистам исторически более знакомы методы внушения, в идеологии которых элемент внушения иногда отрицается. Суггестивные техники, впрочем, не опираются на сколько-нибудь развёрнутую персонологию. Такая терапия носит вполне симптоматический характер, и цель ея состоит в быстрейшей адаптации пациента к окружающему миру.

Сложнее обстоит вопрос об отношении психоанализа к различным новым видам гуманистической или экзистенциальной психологии личности и к их методам терапии.

Прежде всего невозможно отрицать преемственность новых психотерапий с психоаналитическим ревизионизмом (Haynal А., 1987), например, с социальными исканиями В. Райха или квазирелигиозными опытами К.-Г. Юнга. Подробный обзор психоаналитических диссидентов, начиная с Адлера, через нео-фрейдизм (Фромм, Хорни, Салливан) к гуманистическому и экзистенциальному психоанализу (Олпорт, Франкл, Маслоу), и кончая антипсихиатрией (Лейнг, Кулер, Эстерсон), можно найти в книге R. Jacoby (1975). За последние десять лет многие из упомянутых авторов уже переведены на русский язык. Несмотря на разнородность этих направлений персонологии и психотерапии, в них можно выделить несколько общих детерминант (Gendlin Е.Т. 1975):

1. Упор на приобретение нового опыта и пренебрежение припоминанием вытесненного (как в психоанализе). Суть терапии состоит только в переживании “здесь и сейчас”: чувств, образов, телесных ощущений, выборов и т.д. Тут прослеживается влияние английской школы психоанализа (Уинникот, Балинт, Сёрлз), где воспоминания пациента истолковываются исключительно в контексте переноса-противопереноса (в отходе от позиций Фройда).
2. Непосредственное усвоение нового поведения “здесь и сейчас”, экономя (в отличие от психоанализа) на объяснениях и осознаниях.
3. Подчёркивание “свободного выбора” приоритетов и ответственности клиента за своё будущее в какой-то мере восходит к “анализу судьбы” у Л. Сонди и к “ответственности анализанта” у М. Кляйн, и специально противопоставляется детерминизму классического психоанализа (для Фройда понятия “выбора” просто не существовало).
4. Культ “естественности” (“аутентичности”), “мудрости тела” и "доверия чувствам”, черпающий вдохновение из

непсихоаналитических источников (за исключением, может быть, только Фромма). Все новые виды психотерапии носят отчётливо антиинтеллектуальный характер. Психоаналитик же должен доверять только разуму, чей “голос слаб, но настойчив” (Фройд).

• Взаимодействия занимают место влечений, что, конечно, связано с развитием школ “объектных отношений” в неофрейдизме, пренебрегающих анализом влечений-защит.
• “Рост” и “развитие личности” (personal growth) становятся средством выхода из невроза, который, опять-таки в духе объектных отношений, понимается то ли как задержка развития, то ли как дефицитарное состояние. Само слово “лечение” выходит их обихода.
• Адаптация среды для реализации скрытых возможностей личности (не адаптация к среде!), несомненно, связанная с анархической проповедью индивидуальных усилий, противостоящих отчуждению “дегуманизирующего” общества.
• Наконец, – братско-сестринские отношения с терапевтом, в гедонистическом “исследовании” и “выборе” идеологически окрашенного “стиля жизни” в противоположность отцовскому (Эдипову) переносу на аналитика, в аскетическом (абстиненция) лечении скромно обещающего только “превратить убожество невроза в банальное несчастье” (Фройд).

Упрёки психоанализу со стороны новых школ психотерапии поразительно традиционны: в биологизме, пансексуализме, “абстрактном индивидуализме”, “недоучёте конкретной ткани межсубъектной практики” (Jacoby R., 1975). Эта критика не понимает того, что в психоанализе под сексуальностью, биологической “природой” имеется в виду история субъекта (“судьба влечений” – Фройд), предстающая “природой”, за окультуривание которой в “межсубъектной практике” и приходится расплачиваться психическими расстройствами.

С психоаналитической точки зрения, однако, более любопытны общие места положительного содержания этих концепций, цитируемых в книге S. Žižek (1990).

Недостаткам психоанализа противопоставляются “творческого существа”, постоянно преодолевающего себя в экзистенциальном проекте, где влечениям отводится место только инертных составляющих, обретающих значение лишь в рамках активного отношения к миру, с подчёркиванием роли Я как инстанции синтеза.

Первопричина несчастий (не решаюсь сказать – психических болезней – П.К.) состоит не во внутрипсихических конфликтах влечение-защита), а в блокаде “творческого потенциала” или “экзистенциальной реализации”, в “неаутентичных межличностных отношениях”, “нехватке любви и доверия”, вызванных требованиями отчуждённой среды, заставляющая субъекта прятать своё “истинное Я” и “носить маски”, вызывая к жизни “отрицательные черты” и “разрушительность”.

Роль сексуальности “не преувеличивается”, она – лишь одна из сфер приложения творческих способностей и потребностей в общении и в любви. Безсознательное – не местопребывание конфликтов между влечениями и защитами, но – результат моральных и творческих конфликтов, например, между требованиями среды и Я, приводящих к вытеснению этого подлинного Я.

Безсознательное, таким образом, радикально историзируется и социализируется, противоречиям между Я и Этим [Оным] не находится места, “натура” (влечения и судьба влечений) заменяется “культурой” (творческим потенциалом, потребностью в любви, отчуждением и т.п.) Впрочем, если роль влечений начинает играть “человеческая сущность”, то и различия между сознанием и безсознательным теряют всякий смысл. Социализация психики мстит за себя тем, что психические процессы в конечном счёте сводятся к социальным отношениям. A propos следует заметить, что экзистенциальные и гуманистические психологии сплошь и рядом впадают в самый пошлый социальный конформизм и в невероятную идеализацию современного общества с обещаниями “самореализации” и “свободного развития Я”.

Ликующий и соблазняющий, как в супермаркете, характер призывов к выбору удовольствий и самореализации путём наслаждений удивительно сочетают “триумф архаических импульсов и победу Этого [Оного] над Я с триумфом общества над индивидом” (Адорно). Так что в “новых” психотерапиях речь идёт, по-видимому, о техниках регрессии (десублимации) к архаическому Я-Идеалу (материнскому Имаго) неограниченного (инцестуозного) наслаждения в противоположность Эдипову (отцовскому) Сверх-Я, ограничивающему и выбор объектов, и степень удовлетворения влечения.

З. Фройд всё-таки гораздо ближе и к разуму, и к действительности с признанием трудноразрешимости внутрипсихических конфликтов между Я и влечениями Этого [Оного], с пониманием того, что выход из этих конфликтов невозможно найти ни в либерализации нравов (“возврате к природе” и проч. – см. выше), ни в полной сублимации влечений.

То, что в психоанализе может показаться теоретической ограниченностью и практической скромностью, на самом деле свидетельствует о его истинности.

Потому-то современное общество так нуждается в психоанализе, поскольку психоанализ как теория – это теория драмы субъекта в несвободе свободного общества, тем более нуждающегося в нём как в терапии, чем более оно свободно.