Как наждаком по нервам

21 марта, г. Самара, полдень.

Павел, студент 5-го курса политеха, укушенный.

Общественный транспорт еще работал. Худо-бедно, но работал! И это было удивительно при тех событиях, что творились в России и мире.

-Вы слышали? У нас тоже началось! Ужас! - салон трамвая был заполнен преимущественно пенсионерами. Только на задней площадке тусовались несколько не слишком старых мужиков бомжеватого вида, да я стоял на передней, прислонившись спиной к отгородке водительской кабины. Человек я большой и потому старался в общественном транспорте заныкаться угол, а не "проходить дальше в салон".

Примерно похожие разговоры вели буквально все деды и бабки. В принципе, это привычно - трамваи для них как клуб: и собеседники есть, которые выслушают, и не мешает никто. В другой ситуации я бы пропустил все мимо ушей, но сегодня навострил уши.

-Мне дочка вчера звонила из Москвы, рассказывала какой страх там творится. Она у меня доктор. Так вот, к ним в отделение свозят и свозят этих бешенных. Ну не тех, что на людей кидаются, а тех кого покусали.

-А почему бешенных?

-Так они, как я поняла, через некоторое время сами на людей кидаться начинают. Дочка моя спешила, буквально пару минут только поговорили.

Я понял, что сейчас интересный разговор свернет в сторону, и решил вмешаться - у меня-то в Москве никого нет.

-Сори, что перебиваю вас, - обратился я к довольно благообразной старушке. - Я невольно подслушал ваш разговор. Я правильно расслышал: тех кого укусили, тоже бешенством заражаются?

Вся передняя площадка замолчала прислушиваясь. Старушке польстило такое внимание к себе:

-Да, сынок. Так и сказала: с часок спокойно полежат-посидят, а потом биться начинают и на людей скалятся.

-Как это биться? - не понял я. В инете новостей из больниц и клиник почти не было, только ролики с улиц или рассказы очевидцев.

-Доча обмолвилась, что сначала раненых просто перевязывали и домой отпускали, но как поняли, что они заражены, так стали в палаты определять и к кроватям привязывать.

Я благодарно кивнул и задумался. Что-то здесь не так. В инете пару раз проскальзывало, что на людей сначала бросались "психи" с очень тяжелыми травмами и ранами, а теперь вот значит как.

Тут с задней площадки послышался мат и не совсем внятные крики. Один из "потертых" мужиков лежал на полу без движения, а остальные пытались поднять его или растормошить.

Я настороженно посмотрел на эту суету. Пьяные разборки сейчас совсем ни к чему - мне бы до дома спокойно добраться. С самого утра я бегал по магазинам для своего деда. Он живет в районе улицы 22-го Партсъезда, там несколько дешевых рынков, по которым и пришлось мотаться пешкодралом - улицы были забиты машинами, повсюду пробки. Так что пешочком с рюкзаком и телегой быстрее получается, чем на тачке: можно через газон срезать, между деревьев пробраться, а не крутить баранку на извилистых и узких "дворовых" проулках. В общем, выложился я не слабо, но деда затарил по полной программе месяца на три. Соль, спички, "тушенка", крупа, макароны.

-Молодой человек, помогите его усадить, пожалуйста, - это меня кондуктор тормошит. Что ж, помогу, раз просят. Мне не сложно: 105 кг в "жиме лежа", 150 в "присяде", а мужичок не внушает - сухой, жилистый.

Я прошел на заднюю площадку и присел около "тела", примериваясь как его ухватить: ремня-то у него нет и куртка хилая. Пришлось "кантовать" его на спину, что бы взяться за "грудки".

-Бля, - вырвалось у меня. - Да он же не дышит!

Тетка-кондуктор заполошно вскрикнула и попятилась. Я тоже встал, но отходить не спешил:

-Че пили, мужики? Смотрите, если все один и тот же пузырь раздавили, то надо вам топать в больницу, промывание делать.

-Да не пили мы сегодня! - ответил один из друзей покойного. - Вчера днем только хлопнули по стопке-другой. Уж три дня на "Норде" за хавку батрачим, а хозяин строгий! Учует - мигом уволит!

Действительно от мужиков паленым спиртом не несло, а за их спинами, у сидений, стояли несколько мешков с какой-то крупой. Народ явно чует, что пальба в первопрестольной не к добру и тарится, чем может.

-Так чего он помер? Сердце нагрузок не выдержало? - в принципе мне было не очень интересно, но и ментам надо было что-то сказать, как они появятся. Свидетель, блин!

-Да, Колян никогда не жаловался ни на что! Наверно это та тварь заразу ему занесла.

-Что за тварь? - подобрался я.

-Да на рынке его какая-то тетка психованная за руку цапнула, до крови. Еле оттащили.

Дальше я не слушал: инфа наложилась одна на другую. Получается, это "московское бешенство" не только заразное, но и грозит летальным исходом?! Твою мать! Надо срочно броньку какую себе придумать. Сейчас на мне турецкая кожанка, берцы из мягкой кожи и камуфляжные штаны - самое то, что бы грязные мешки таскать и по слякоти бегать. Но вот если тебя грызть начнут. Запястья, ладони, шея, голова, да и ноги совершенно не защищены!

Вдруг тело Коляна дернулось и начало шевелить руками-ногами. Фак! Ведь точно не дышал! Даже остывать начал!

-Колян, Колян, ты как?! - мужик, что со мной говорил, бросился помогать своему другу встать на ноги. Но Колян был явно не в себе. От его взгляда у меня реально волосы встали дыбом! Совершенно мертвые и какие-то голодные глаза, взгляд не фокусируется, будто чел смотрит сквозь тебя, но в то же время и на тебя.

Колян стоял спокойно еще секунд десять, а потом раззявил рот и кинулся на своего друга. Ну "кинулся" - это сильно сказано. Просто трамвай мотнуло на очередном повороте и Колян очень "удачно" шагнул, покачнулся и упал на мужика. Точно зубами на шею! И тут же укусил и рванул! Трамвай качнуло в другую сторону и псих отлетел к дверям. У него явно непорядок с вестибулярным аппаратом.

У меня от вида рваной раны почти на глотке человека не просто все упало, а ВСЕ УПАЛО! И настроение и так не особо хорошее, и "соображалка", и "организм". Хорошо, что со вчерашнего вечера не ел ничего, а то реально бы обделался! Нервы у меня крепкие. но.

-Хрр. - друг Коляна прижал руки к ране. Кровь и не думала остановиться, по ходу сонную артерию ему прокусили. У чела подогнулись колени, и он ничком упал на пол.

"Не жилец", - понял я. Тут и врачом быть не надо!

Салон трамвая наполнился испуганными криками и причитаниями. Пенсионеры повскакивали с сидений и бросились в "голову" вагона, а Колян - на меня. Мой столбняк, как рукой сняло! Бешенный не был особо быстрым, но находился буквально на расстоянии вытянутой руки, так что он успел вцепиться в меня своми "граблями". А вот укусить я себя не дал - уперся ему рукой в шею и отжал от себя.

"Бля! Да он совсем холодный и пульса нет. Он же не дышит!" - шея под моей ладонью не принадлежала живому человеку! Я усилил хватку, пробуя придушить противника, но тот даже не заметил этого, продолжая пытаться добраться до меня.

-Да что ж ты за тварь такая? - я несколько раз впечатал свой кулак в его оскаленную морду, стараясь не попасть по зубам - запросто рассечение заработаешь! А это тот же самый укус!

Нос Коляна превратился в блин и бешеный тут же весь обвис. Я не стал его удерживать, и он мешком грохнулся на пол вагона. А я снова "завис": похоже, я его насмерть уделал! Нос сломал и повредил мозг. Бля!

-Таня, Таня! Останови! - кондуктор молотила рукой по водительской двери. Трамвай замедлился и встал. Дверь открылась и оттуда выглянула еще одна тетка лет пятидесяти:

Бесконечно добрый, мой самый любимый фильм (+СКРИНШОТЫ)

Решила скачать с интернета. Фильм 1978 года, настоящая классика!

Я сбилась со счета, столько раз я его смотрела и сейчас смотрю! После просмотра этого фильма сердце наполняется теплотой, добротой, любовью к героям. Есть в этом фильме что-то необычное, волшебное!

"Воображение дано человеку как компенсация за то, что он не такой, каким хотел бы быть. А чувство юмора, чтобы примирить его с тем, какой он есть. И поэтому — keep smiling."

В основу фильма легла история безответной любви Пети Копейкина, ученика 8-го класса к своей однокласснице. Эту роль бесподобно исполняет Михаил Ефремов,ему 15 лет.

Фильм замечательный, добрый.

"Когда я вырасту и стану великаном,

Я всем разбитые коленки излечу,

И всех ребят из нашего подъезда

Я через крыши прыгать научу."

"— Если я тебя правильно понял, ты меня вызываешь на поединок.

— Правильно понял.

— Тогда по всем правилам дуэли ты вызываешь, а я выбираю оружие.

— Выбирай. Только ты учти, я твоими самбами и каратэ не владею, и если ты честный человек, а надеюсь, что ты честный человек…

— Так что, если я честный человек, мы с тобой на пинг-понговых шариках будем драться. Знаешь, Ласточкин, я как-то не люблю, когда слишком много говорят о честности.

— Все! Значит будем драться!

— А я с тобой драться и не собираюсь. Если я выбираю оружие, то считай, что я его уже выбрал… Я буду драться с тобой всю жизнь! Слышишь, с такими вот как ты -подонками и трусами! Запомни это."

"Я хочу, чтобы время бежало

Словно быстрые-быстрые лыжи

Проживу я тогда очень мало,

Но зато очень много увижу.

Меня везут как горные спирали

Дороги жизни бесконечно ввысь,

Я не хочу, чтоб люди повторяли:

"Когда полет парящей в небе птицы

Одною нашей волей будет прерван

Мы в первый миг о том не пожалеем

И лишь потом, как наждаком по нерву,

Раскаяние должно явиться."

"Когда полет парящей в небе птицы одною нашей волей будет прерван,мы в тот же миг о том не пожалеем,и лишь потом как наждаком по нерву, раскаяние должно явиться. "

Мне бы очень хотелось, чтобы таких фильмов было больше!

Но этот фильм единственный в своем роде. Советую всем посмотреть этот фильм, желаю приятного просмотра!

Благодарю за то, что заглянули!

Любите себя и будьте любимы!

Когда полет парящей в небе птицы

Одною нашей волей будет прерван,

Мы в первый миг о том не пожалеем,

И лишь потом, как наждаком по нервам,

Раскаянье должно явиться.

Из х/ф "Когда я стану великаном".

Такой эпилог навеяла мне ситуации с нашими танцами.

Что же с ними происходит и что нам ждать в новом сезоне?

Наверное, многие читали Конан Дойла "Приключения Шерлока Холмса и Доктора Ватсона", тогда впомните начало, описание доктора, человек вернувшийся с войны, человек с расстроенными нервами, не переносящий шума, жаждающий тишины и покоя. Так вот, у меня с ним много общего :), я, конечно, не вернулась с войны, но у меня отчасти расстроены нервы. Я человек с повышенной степенью тревожности, кто знает, что это такое, тот меня поймет. Я все воспринимаю слишком сильно и буквально и склонна к пессимизму. Поэтому сразу хочу оговориться, что этот пост будет переполнен тревогой, тревогой за наши танцы.

Бобры - это какая-то сплошная боль. Неудачный прошлой сезон, неудачная постановка, травмы, снятие с Чемпионата Мира. И снова подготовка не вполную силу. Выбор музыки и темы снова неоднозначный, опять драма. Для меня лично есть только одно утешение, что музыка достаточно легкая и на нее можно поставить не совсем драму, драму, а что-то нежное с оттенками легкой грусти. НО, это "Анна Каренина", более трагичное произведение для постановки выбрать было сложно. Хорошо хоть, что это не Достоевский со своим "Идиотом", хотя у них уже танец и на подобную тему в активе имеется. Лично у меня музыка из этого фильма никак не ассоциируется с Анной Карениной, и тем более с ней не ассоциируется Кира Найтли. Для меня в мире существует только одна Анна - это Софи Марсо, хотя Шон Бин ни разу не Вронский, несмотря на то, что я его и полюбливаю немного. В общем, желаю этой новой постановке взять как можно меньше от Толстого, и уповаю на господа Бога, чтобы он вразумил Жулина не использовать нарочитые атрибуты, как в прошлом году, чтобы обошлось без паровозных гудков и рельсов.

Да, видела Анну Каренину от Навки/Костомарова, ну что сказать, красиво, но пошло, видимо ТАТ тоже так показалось.

Распад пары Ильиных/Кацалапов был как гром среди ясного неба. И мечты о мировом лидерстве накрылись "медным тазом".

Новообразованные пары - пока то, что видели в исполнении Синициной/Кацалапова оставило неоднозначные впечатления. Красиво, конечно, но не убедительно. Рано пока о чем-то говорить, нет скатанности, уверенности в движениях, синхронности. Есть нежность, чувственность, прекрасность так сказать, но это больше заслуга внешности.

По всему получается, что лидерами в мире могут стать канадцы Уивер/Поже, причем надолго.

Хотя, вообще говоря, я в растерянности, что же будет с танцами. Я за свежую кровь, но кажется, что после ухода ДУ и ВМ танцы осиротеют. Они были другой лигой, космосом, как многие считали. Другие только могли мечтать о том, чтобы к ним приблизиться. А терерь этого не будет. Будут просто танцы, хорошие, добротные, но без невероятных акробатических кульбитов, нереальной синхронности и сумашедшей скорости. Дождемся ли мы пары или пар, которые смогут перехватить эстафету. Вот уж воистину, что имеем не храним, потерявши плачем, к распаду пары ИК это тоже относится.

Пока длится межсезонье, появляются лишь кусочки информации, спортсмены осторожно начинают расказывать о новых постановках, чаще всего скрывая выбор музыки и темы.

После всех распадов, что же мы имеем о остатке:

Боброва/Соловьев скорее всего будут лидерами нашей сборной в новом сезоне, судьба у них такая, больше просто не кому.

С парами Синицына/Кацалапов, Ильиных/Жиганшин ничего не ясно, но по крайней мере одна пара, думаю, будет в сборной.

Монько/Халявину судьба опять дает шикарный шанс, но смогут ли они им воспользоваться?

У Степановой/Букина второй взрослый сезон, но им нужны постановки, которые высветили бы их достоинства и скрыли недостатки. Для меня чисто внешне они пара не совсем сбалансированная, и по характеру тоже, Александра по темпераменту достаточно холодна, партнер же горяч.

Ну вот и все претенденты на сборную, не так уж много.

Есть еще, конечно, юниоры Яновская/Мозгов у Кустаровой, но не знаю будут ли они переходить во взрослое, но даже, если перейдут, то это будет их первый сезон, а он всегда сложно складывается для юниоров вообще и для пар Кустаровой в частности.

День уходил. Еще недавно чистое, белесоватое осеннее небо стало постепенно меркнуть, сереть, будто подергиваясь паутиной, темный ельник, подступающий сзади, слева и справа от нас почти к самой воде, почернел, насупился, поугрюмел, а по зыбкой глади реки беззвучно заскользили белыми тенями клочки еще рыхловатого, лишь начинающего нарождаться тумана.
Река задышала нутряной промозглостью, холодом.
- Кар? - как наждаком по стеклу, скребанула по нервам неизвестно откуда взявшаяся над нашими головами ворона и, тяжело махая крылами, потянула к недалекому обрывистому противоположному берегу, где тут же и исчезла, слившись с аспидным фоном высокого яра.
Но ненадолго. Через какие-то секунды вновь появилась в небесном просвете, будто материализовалась из небытия, повернула обратно и начала теперь уже молча пикировать едва не на нас. С шумом пронеслась прямо рядом, ударив по нашим лицам воздушной волной, и нырнула в морок хвойной чащобы.
Я отшатнулся. А Валера от неожиданности едва не свалился с огромной коряги, на которой мы оба сидели, и долго не мог насадить на крючок нового червяка.
Что это он? Неужели так испугался? Однако я тут же позабыл и о нем, и о выходке бешеной птицы, потому что клев был отменный. Именно теперь, в сумерках, на нашу самодельную снасть вдруг валом повалил отборный красноперый елец, и мы только успевали закидывать, предварительно отвязав от удочек за ненадобностью поплавки.
Не успеет грузило опустить леску лишь на малую глубину быстрого стрежня, как слышишь: дерг! дерг! Подсекаешь - и вот он, в руке, упругий вертун.
Рука быстро мерзла от соприкосновения с мокрым холодом рыбины, и на пальцы приходилось периодически торопливо дышать. Клев оборвался так же неожиданно, как и возник.
И тут мы увидели, что порядком запозднились, что вокруг уже ночь. А до заброшенной таежной избушки, где мы решили заночевать, надо было еще топать да топать.
- Двинули! - как-то странно передернулся Валера и, кое-как смотав удочку и взяв котелок, неохотно, с оглядкой, стараясь держаться ближе ко мне, ступил на тропинку.
Тропинку можно было назвать таковой лишь условно, потому что она была протоптана смолокурами еще в незапамятные времена и давно затянулась травой, старыми будыльями и кустами, которые будто клешнями сжимали с боков две стены леса.
Тропинка беспрестанно виляла, изгибалась ужом между деревьями, и мы в темноте то и дело натыкались на что-нибудь, цеплялись удочками за пружинистый лапник.
- Бросим эти удочки к лешему! - крикнул я. - Завтра утром захватим, все равно пойдем мимо.
И только я эти слова произнес, кто-то сбоку, как охнет, как шарахнется в сторону, как затопочет, как зашумит, что у меня от неожиданности на затылке даже волосы шевельнулись.
Валера схватил меня за руку.
- Не вякай, что ни попадя, - зашипел. - Не поминай его не ко времени! - Валеру трясло. Глаза парня сделались круглыми, как у совы.
- Кого - его?
- Тс, - Валера приложил к губам палец. - Того, кого ты только назвал! - Он намеренно избегал слова леший. - Это тебе не при солнышке ясном, это, брат, того. Да и место - сущее его обиталище. Он, братец, живо того.
Я сделал попытку засмеяться.
Получилось неестественно, нервно.
- Да ты че? - не узнал я собственный голос. - Это же был лось. А то, может, косуля. Дремала под елью, мы ее спугнули, она и рванула.
Но по спине моей уже пробежал холодок. Вспомнилась вдруг ворона. Ее странный полет прямо на нас, ее жуткое молчание при этом, будто она была призраком, пытавшимся нас мысленно смять, раздавить, уничтожить, а более всего - перепугать до полусмерти.
Тогда я от ее выходки отмахнулся, тут же отвлекшись, теперь вот не отмахивалось, не отвлекалось. Не потому, что обычные вороны в обычных условиях так себя не ведут, а потому, что только сейчас, очутившись в этой кромешности, я до конца осознал, где мы с Валерой находимся, куда нас с ним занесло. А до этого все, как-то так.
То был урман, который даже взрослые люди нашей деревни ближе к сумеркам стороной обходили. Что-то тут творилось неладное. Именно где-то здесь много лет назад, еще задолго до войны неизвестно отчего умер искавший потерявшуюся корову дед Афоня.
Именно где-то здесь год назад, заблудившись и проплутав сутки, полоумная Фекла окончательно потеряла дар осмысленной речи и только произносила после этого одно слово, дико тараща глаза и показывая в сторону урмана рукой:
- Там, там.
И все же больше всего я почувствовал себя неуютно от того, что увидел испуганным Валеру. Первый раз в жизни. Это было так невероятно, так неожиданно. И смущало больше, чем ночной лес, его живые и мнимые обитатели.
Валера слыл парнем сорви-голова. Что-нибудь напроказить, сочинить авантюру, надерзить старшему - ему раз плюнуть. Не он ли больше всех хохотал над россказнями суеверных старух? Не он ли и слушать не захотел, когда я, было, начал отнекиваться от похода на реку с ночевкой? Не он ли?
Впрочем, тогда, по младости лет, по неопытности я не мог еще знать о том, что самые егозливые, шумные, неуправляемые, самые бойкие на слова люди в непривычных условиях оказываются и самыми жалкими трусами.
Началось все совсем неожиданно. У Валериной матери, тети Агаши, заболела в соседней деревне сестра. Собравшись к ней на неделю, тётя Агаша попросила мою мать разрешить мне, человеку, по ее словам, “самостоятельному и сурьезному”, пожить эту неделю с ее “баламутом”. Мне разрешили, и я тут же с великой радостью переселился к приятелю.
От бесконтрольности, от свободы мы ошалели и, едва прибежав из школы, начинали придумывать для себя приключения, а точнее сказать, просто-напросто осуществлять очередные Валеркины лихие задумки: “самостоятельный” человек оказался в одно мгновение под пятою у “баламута”.
В первый вечер мы мотнулись на колхозную молотилку и незаметно умыкнули оттуда четыре полных кармана гороху, который до полуночи жарили на плите и хрустели потом, как печеньем.
Во второй вечер посетили охраняемый глухим сторожем Федотычем сельповский склад, в ограде которого под навесом держалась в плохо закрытых бочках сахарная брусника.
В третий вечер нам захотелось малосольной селедки, и мы наладились было на чердак к чалдону Фоке, но у Фоки, как назло, оказался отщепленным кобель Черныш.
Мы сидели на русской печке, ели с солью остывшую картошку в мундирах и вели всякие разные разговоры, в основном про еду, с которой по случаю Хрущевского времени было весьма скудновато.
- Эх, опяток бы сейчас жареных, а, - вздохнул Валера. Почему он вспомнил именно про опята, не знаю, но я так обрадовался, что могу эту тему продолжить.
- А я знаю, где их навалом, - похвастался. - В прошлом году мы с дедом Федотом ездили на телеге по дрова в урман, так на такую деляну наткнулись, что - ой! Вместе с дровами полвоза грибов привезли. Не было во что собирать, так мы рубахи поснимали, дедов дождевик в мешок превратили.
- Там еще рыбака из соседней деревни повстречали. Сидел с удочкой у реки и не успевал таскать из нее окуней. А еще там в самых дебрях избушечка старая есть, оставшаяся от смолокуров.
- Да ты че? - подхватился Валера, тряхнув меня от радости так, что я едва с печи не слетел. - Вот здорово! Вот в самый раз! Завтра же туда и махнем. И - с ночевкой. Суббота как раз, послезавтра не в школу. Ай да Федя. Ай да молодец, что припомнил! Мне ведь еще ни разу не доводилось в пустых лесных избушках гостить.
Я понял, что чуток перегнул.
- Пустые лесные избушки - не шутка, - пошел на попятный, - да еще ночью, да еще в урмане.
- Да брось ты! - отмахнулся весело Валера. - Причем тут ночь? Причем тут урман? Мы же не девки. Чепуха это все!
- Но?
- Да никаких но! Если что, на меня полагайся.
Я и положился. Как было не положиться на такого героя.
И на тебе! Герой взял да и скуксился. И меня заразил своим страхом. Все-таки шастать по ночному урману - это вовсе не то, что турусы разводить на теплой печи. И даже не то, что из-под сельповского навеса бруснику сладкую красть.
Вот уж почудилось, что сбоку, в гуще дерев, кто-то стонет. Вот уж стало казаться, что по тропинке следом за нами кто-то крадется.
И опять вдруг припомнилось, как озарило. Еще до появления вороны, но уже перед вечером, у реки появился неказистый мужичок. В дождевике, в худых сапогах.
Откуда появился, как появился - неведомо, но только когда мы обернулись на шорох, он уже стоял на ярке и смотрел на нас, как-то неестественно щурясь.
- Рыбалите? - полюбопытствовал.
- Рыбачим, - ответили мы.
- Да ведь поздненько уже, пора бы до дому.
Валерка ляпнул:
- А мы здеся ночуем.
- Ой, не надо бы ночевать-то, ребята, ой не надо бы! - запричитал мужичок.
- А чего?
- Когда узнаете чего, поздно будет.
Он исчез так же неожиданно, как появился. Что имел в виду этот странник? Кто он таков? Сзади треснул сучок. Потом еще и еще, уже громче.
- Бежим! - взвизгнул Валерка, бросая в сторону удочку, и первым припустил во всю прыть.
Я, не отставая, за ним. Но страх перед неведомым, перед потусторонним был сильнее даже страха перед гадюкой, на которую я, однажды, едва не наступил босою ногой.
Но разве в тайге разбежишься? Да еще в темноте? То колдобина под ступню подвернется, то пружинистая еловая лапа охватит плечи, да так, что, кажется, и впрямь сам нечистый на тебя посягнул и уж никогда не отпустит.
А чащобе нет ни конца, ни краю, будто она специально грудится на пути. И днем-то этот глушняк, казался, безумно длиннющим, а теперь и подавно.
Обо что-то запнувшись, я брякнулся. Чуть не заорал от боли в колене. Однако делать было нечего. Вскочил и опять побежал, потому что Валерка и не подумал останавливаться и меня поджидать.
Наконец-то обозначился серый прогал старой вырубки с высокими пнями, с поваленными кое-где гнилыми стволами, с темными копнами лиственного подроста, а посередине вырубки - мрачный силуэт покосившейся, наполовину ушедшей в землю избушки.
Вот она, ее осклизлая, сопревшая, но еще вполне пригодная дверь, которую мы днем, опробуя, не раз, не два закрывали и открывали. Мы подскочили к ней, уже готовые юркнуть в затхлое чрево избушки и облегченно вздохнуть, как оттуда черным шаром выкатилось нечто, едва не сбив нас с ног, и поскакало, поскакало прочь, сильно подпрыгивая.
От неожиданности у меня подкосились ноги, и если бы сейчас Валера снова куда-то рванул, я бы этого сделать не смог.
Что это? Нечистая сила? Или все-таки какой-нибудь колонок, заяц, лиса? Как мне ни было страшно, я все-таки постарался убедить себя, что это живое существо - куда деваться-то было, - и ступил через низкий порожек.
Валерка не двинулся с места.
- Не совался бы, а! - прошептал он.
В избушке была смоляная, тяжелая темь. В каждом углу ее чудилось что-то притаившееся, неведомое, холодящее душу опасностью.
Нащупав лавку, я поставил на нее котелок, перевел дыхание и позвал Валеру:
- Иди, давай! - Голос мой дребезжал. - Там, где зверь был, ничего потустороннего быть не может. Не дрейфь!
Откуда я взял это, сам не пойму, но Валера поверил, присоединился ко мне. Мало-помалу наши глаза стали привыкать к темноте. В углу обозначилась широкая лежанка с ворошками подгнившего сена у изголовья, посередине замаячила кирпичная печь, к которой был притулен шаткий стол, на стенах проклюнулись очертания грубых, топорно сделанных полок.
Впрочем, если бы все это мы не увидели еще днем, мы вряд ли бы сейчас различили, где тут и что. Кроме, конечно, оконца, которое, несмотря на свою и так-то скромную величину, было еще на две трети заколочено досками, но все-таки тускло отсвечивало единственным серым квадратом стекла, и через него при желании можно было заметить в небе даже несколько звездочек.
На всякий случай мы заперли дверь на щеколду. Сев на лавку, погрызли репы с морковью, что еще оставалась в мешочке, и решили уже заваливаться на лежанку, но тут почувствовали, что нас пробирает холод: в избушке было промозгло, как в леднике.
- Эх, печку бы сейчас растопить! - жалобно пробормотал Валерка, которого начинало не на шутку трясти.
Я только хмыкнул. Дошло, наконец! А не я ли еще сразу, как только мы появились в урмане и осмотрели избушку, предлагал немедля заготовить побольше доброго хвороста на ночь, чтобы потом все шло, как надо, так куда там! Взбалмошный, живущий только сей минутой, и никого не желающий слушать Валера лишь отмахнулся:
- Успеем!
Ему не терпелось тут же взять от леса все, что только возможно. Первым делом, наткнувшись на небольшое болотце, он накинулся на росшую там голубику и, пока не наелся ее до отвала, не отошел от делянки.
Потом кинулся искать грибы, чтобы тут же на костре сварить грибной суп. Грибов не было. А, скорее всего, мы их просто-напросто искали не там.
Я говорил, что надо прочесать вырубку, а Валера метнулся в самую гущу ельника, в сторону речки. Опростоволосившись с грибным промыслом, он в мгновение решил переключиться на рыбную ловлю.
Мы вырезали подходящие прутья для удилищ, привязали к ним лески и, выйдя к реке и облюбовав подходящее место, закинули снасти. Так как в лес мы пришли уже после школы, во второй половине дня, то вечер, а потом и кромешная, полная призраков ночь ждать нас, себя не заставили.
И вот мы сидели теперь, дрожали от холода в своей пропитанной потом после недавнего заполошного бега одежке и не знали, что делать.
Попытаться уснуть в таком положении было нечего и думать. А ночь впереди предстояла по-осеннему длинная до бесконечности.
- Пошли! - не выдержал я.
Валера, казалось, не понял:
- Куда?
- За дровами, куда же еще!
Валеркина рука взметнулась к голове, и я скорее не увидел, а догадался, что он покрутил у виска указательным пальцем.
- Ну! - повысил я голос.
Валера не шевельнулся.
- Ладно, сиди. Но мне не хочется умирать от полного окоченения. Лучше уж выйти. - Я поднялся и двинулся к выходу. Сердце у меня заходилось от страха, но я решил: будь что будет.
И тут, бросив взгляд на оконце, я не увидел в нем звездочек. Оконце заслоняла какая-то тень. У меня подкосились колени, я готов был с криком вернуться на место. Но в это время ничего, видимо, не заметивший Валерка со вздохом поднялся и шагнул в мою сторону.
Отступать было поздно. И некуда. Мы осторожно вышли за двери. И едва сделали пару шагов, как из-за избушки бесшумно вымахнула какая-то огромная птица и, на секунду зависнув над нами, метнулась в сторону и пропала.
- Сова, - догадался я. - Она, наверно, и закрывала, как-то оконце.
На душе стало малость полегче. Собирая на ощупь попадавшие под ноги прутья, сучья, коряги, мы удалились на небольшое расстояние от избушки и вскоре уперлись в темную стену одной из гряд осинового густого подлеса.
Я почему-то подумал, что внутри его с мелким валежником побогаче и шагнул было в гущину, а Валера стал эту гущину огибать. И вдруг, наклонившись за очередной валежиной, я с оборвавшимся дыханием услышал какой-то непонятный, холодящий кровь звук:
- Иух.
Я вскинул голову, распрямился, выпустив валежник из рук. Это Валера, выгнув неестественно спину, пучился куда-то за стенку гряды и тоненько, монотонно визжал:
- Иух.
Точно так он визжал однажды, когда упал с дерева в палисаднике бабки, куда забрался за прихваченной первым морозцем рябиной, и угодил на стоявшую внизу открытую бочку, да так, что одна нога оказалась снаружи бочки, а другая - внутри.
Я подбежал к нему и волосы на моей голове не то, что зашевелились, они, кажется, зашелестели, как сухая трава на ветру.
Шагах в десяти от нас, там, куда, будто завороженный, неотрывно смотрел Валерка, в стылой ночной темноте на фоне звезд и пней брошенной вырубки, одиноко стоял весь светящийся мертвенным, голубоватым мерцанием человек, и неотрывно, с какой-то сатанинской беззвучной ухмылкой смотрел огромными глазищами прямо на нас.
Если бы Валера не визжал так противно. Ведь где-то, кто-то нам уже говорил. Я не помню, как мы сорвались с места, как мы бежали, как мы очутились в избушке.
Помню только, что даже холод перестал для нас быть таковым. Всю ночь мы с ужасом прождали, что вот сейчас дрогнет под чьей-то неведомой силой избушка, распахнется, несмотря на задвинутую щеколду, старая дверь и конец.
Однако ничего не случилось, и мало-помалу наступило утро, да такое светлое, чистое, звонкое, что вскоре все происшедшее ночью - да и сама ночь! - показалось нам просто сном, далеким-далеким и уже несерьезным.
Мы выбрались из своего произвольного заточенья на волю. Лес пел и звенел, радуясь новому дню.
- Тук, тук, - барабанил дятел на сухом дереве.
- Тиу, тиу, - подавала знать о себе из ельника рябушка, а рябчик ей восторженно отвечал:
- Фьють, фьють.
Прилетела рыжая сойка, уселась на крышу избушки и, разглядывая нас, задергала кокетливо своей хохлатой головкой, озорно поблескивая любопытным глазом. Мы двинулись в ту сторону вырубки, куда вчера не удосужились заглянуть.
То и дело нам стали попадаться грибы, правда, не свежие, а уже подвяленные, а то и сухие, и не на земле, а на ветках деревьев, на их острых сучках.
- Белки на зиму запасли, - объяснил я удивленному Валерке. - А вот те грибочки, что на пеньке разложены, - это барсук, известный аккуратист, позаботился.
- Все-то ты знаешь!
- Это меня мой дед Афоня научил.
- Стоп! - блеснул вдруг своими верткими глазками Валера, вновь став бесшабашным, непредсказуемым смельчаком. - А почему мы прошли мимо того осинника, за которым ночью светящийся призрак нас напутал? Что там, интересно, сейчас? Пошли, поглядим!
Я не возражал. Мы вернулись. И что бы вы думали? Точно на том месте, где ночью горел синеватым огнем человеческий силуэт, сейчас торчал высоченный, двухметровый остаток сломленного древесного ствола, от полу и до щербатого верха облепленный тугими опятами.
Только многие годы спустя, будучи уже взрослым, я узнал, что грибницы опят могут светиться во тьме. Точно так, как гнилушки.