Писатель если он есть нерв

Писатель, — если только он
Волна, а океан — Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражен,
Когда поражена свобода.

Следующий стих → Яков Полонский — В день пятидесятилетнего юбилея А. А. Фета
Предыдущий стих → Яков Полонский — В альбом Г… В… (И дождь прошумел, и гроза унялась)

Яков Полонский — В дни, когда над сонным морем
Яков Полонский — В альбом Г… В… (И дождь прошумел, и гроза унялась)
Яков Полонский — Что, если на любовь последнюю твою
Яков Полонский — Если б смерть была мне мать родная
Яков Полонский — Сатар

Стихи Александра Пушкина
Стихи Михаила Лермонтова
Стихи Сергея Есенина
Басни Ивана Крылова
Стихи Николая Некрасова
Стихи Владимира Маяковского
Стихи Федора Тютчева
Стихи Афанасия Фета
Стихи Анны Ахматовой
Стихи Владимира Высоцкого
Стихи Иосифа Бродского
Стихи Марины Цветаевой
Стихи Александра Блока
Стихи Агнии Барто
Омар Хайям: стихи, рубаи
Стихи Бориса Пастернака
Стихи Самуила Маршака
Стихи Корнея Чуковского
Стихи Эдуарда Асадова
Стихи Евгения Евтушенко
Стихи Константина Симонова
Стихи Ивана Бунина
Стихи Валерия Брюсова
Стихи Беллы Ахмадулиной
Стихи Юлии Друниной
Стихи Вероники Тушновой
Стихи Николая Гумилева
Стихи Твардовского
Стихи Рождественского

Евгений Онегин
Бородино
Я помню чудное мгновенье (Керн)
Я вас любил, любовь еще, быть может
Парус (Белеет парус одинокий)
Письмо матери
Зимнее утро (Мороз и солнце; день чудесный)
Не жалею, не зову, не плачу
Стихи о советском паспорте
Я памятник себе воздвиг нерукотворный
У лукоморья дуб зеленый
Ночь, улица, фонарь, аптека
Сказка о царе Салтане
Жди меня, и я вернусь
Ты меня не любишь, не жалеешь
Что такое хорошо и что такое плохо
Кому на Руси жить хорошо
Я пришел к тебе с приветом
Незнакомка
Письмо Татьяны к Онегину
Александр Пушкин — Пророк
Анна Ахматова — Мужество
Николай Некрасов — Железная дорога
Сергей Есенин — Письмо к женщине
Александр Пушкин — Полтава

Стихи о любви
Стихи для детей
Стихи о жизни
Стихи о природе
Стихи о дружбе
Стихи о женщине
Короткие стихи
Грустные стихи
Стихи про осень
Стихи про зиму
Стихи о весне
Стихи про лето
Смешные стихи
Матерные стихи
Стихи с добрым утром
Стихи спокойной ночи
Стихи про семью
Стихи о маме
Стихи про папу
Стихи про бабушку
Стихи про дедушку
Стихи о войне
Стихи о родине
Стихи про армию
Стихи про школу
Стихи о музыке
Стихи для малышей
Стихи о доброте
Стихи на конкурс
Сказки в стихах

Популярные стихи Пушкина
Популярные стихи Лермонтова
Популярные стихи Есенина
Популярные басни Крылова
Популярные стихи Некрасова
Популярные стихи Маяковского
Популярные стихи Тютчева
Популярные стихи Фета
Популярные стихи Ахматовой
Популярные стихи Цветаевой
Популярные стихи Бродского
Популярные стихи Блока
Популярные стихи Хайяма
Популярные стихи Пастернака
Популярные стихи Асадова
Популярные стихи Бунина
Популярные стихи Евтушенко
Популярные стихи Гумилева
Популярные стихи Рождественского
Другие поэты

Огромная база, сборники стихов известных русских и зарубежных поэтов классиков в Антологии РуСтих | Все стихи | Карта сайта | Контакты

Все анализы стихотворений, краткие содержания, публикации в литературном блоге, короткие биографии, обзоры творчества на страницах поэтов, сборники защищены авторским правом. При копировании авторских материалов ссылка на источник обязательна! Копировать материалы на аналогичные интернет-библиотеки стихотворений - запрещено. Все опубликованные стихи являются общественным достоянием согласно ГК РФ (статьи 1281 и 1282).

Они ежедневно обходили небольшую часть Булонского леса, называемую Парк де ля Мюэтт, а потом, тоже по раз навсегда заведенному ритуалу, шли пить кофе в кафе на площади, садясь всегда за один и тот же столик.

В кафе их хорошо знали. Не только гарсоны, но и постоянные посетители. Знали, что это deux grands ecrivains russes[12], и к ним относились с должным уважением.

— Нет-нет, — повторяла Зинаида Николаевна, — я не согласна с Яковом Петровичем. Ему кажется, что он всегда прав и что он пишет хорошо. А по-моему —

Правда, мне и в голову не приходило попросить его не ходить к ней. Я знала, что эти вечерние посещения доставляют ему большое удовольствие.

Она выходила из своей комнаты только к завтраку, уже вполне одетая, причесанная, подкрашенная и подтянутая.

Мережковский ложился рано, вставал рано и работал все утро до завтрака.

После завтрака они шли гулять в любую погоду — в холод и дождь, считая прогулку не менее необходимой, чем сон и пищу.

Они оба курили. Но не больше раз навсегда положенного числа папирос и только после завтрака. О лечении и гигиене у них были свои особые, довольно странные понятия.

Так, например, на мой совет поехать летом в Виттель или в Виши Мережковский в ужасе замахал на меня руками:

— Бога побойтесь. Смерти вы нашей хотите, что ли? Минеральная вода — яд!

И Зинаида Николаевна поддержала его:

— Лучше уж, чем минеральную воду, скипидар пить, как Владимир Соловьев. — И тут же пояснила: — Владимир Соловьев пил скипидар, чтобы избавиться от чертей. Он был уверен, что черти не выносят запаха скипидара и не заберутся к нему в рот. — Зинаида Николаевна подняла свой лорнет-монокль к глазам и, полюбовавшись произведенным впечатлением, продолжала: — Но и скипидар не помог. Только смерть его ускорил. А черти преследовали его по-прежнему. Правда, мне, как я ни старалась, не удалось их увидеть, хоть мне и очень хотелось.

— Довольно! Теперь займемся очередными литературными делами, поговорим о романах, о том, кто с кем разводится, кто на ком собирается жениться и кто кому с кем изменяет.

И действительно, среди писателей почти не существовало ни одной супружеской пары, не разводившейся, не вступавшей по нескольку раз в новый брак. Даже Михаил Осоргин, героически решившийся перейти, для женитьбы на Рахили Григорьевне, в еврейство, и тот не выдержал, не избежал общей участи — развода.

— Так досадно и глупо. Так утомительно. Нам пришлось возвратиться в Рим. И сколько денег стоило. Туда и обратно два билета в спальном вагоне.

— Но почему же не поехал Димитрий Сергеевич один? Почему вы, Зинаида Николаевна, тоже ездили? — недоумевали слушатели.

Она только плечами пожимала.

— Ну нет! Совершенно невозможно. Немыслимо! Чтобы мы хоть одну ночь провели не вместе? Этого за всю нашу жизнь не было. И надеюсь, никогда не будет.

Зинаида Николаевна, всегда усаживавшаяся на эстраду рядом с выступавшим Мережковским, чтобы чего-нибудь не пропустить, не недослышать, вдруг прерывала его речь капризами:

— Нет, я не согласна, Димитрий. Ты ошибаешься. Это совсем не так! — После чего сразу же закипала яростная словесная дуэль, оба противника скрещивали шпаги и наносили друг другу искусные и жестокие удары.

А кончалось это обычно так же неожиданно, как и начиналось. Высказав с предельной резкостью все свои доводы, Мережковский сразу превращался в любящего мужа, нежно и заботливо брал Гиппиус под руку, помогая ей сойти с эстрады:

— Осторожно, Зина, ступенька. Не оступись! — подводил ее к месту в первом ряду, усаживал ее и бережно поправлял лисицу, спустившуюся с ее плеча, осведомляясь: — Тебе не холодно? Не дует, Зина? Не принести ли тебе шубку? Не простудись.

Г О Р Ь К О В С К И Е Ч Т Е Н И Я

М.Горький о лирических гениях России

(Полонский и Есенин)

Леонид Л е о н о в.

Речь на торжественном заседании 28 марта 1968 года в Кремлевском Дворце съездов (к 100-летию русского гения).

Писатель, если только он –

Волна, а океан – Россия,

Не может быть не возмущен,

Когда возмущена стихия.

Писатель, если только он

Есть нерв великого народа,

Не может быть не поражен,

Когда поражена свобода.

Я к о в П о л о н с к и й.

Я покинул родимый дом,

Голубую оставил Русь.

В три звезды березняк над прудом

Теплит матери старой грусть…

Сергей Е с е н и н.

А ещё раньше, оплакивая своего так рано ушедшего из жизни друга, Леонид Леонов

Лиро-эпические родники д о е с е н и н с к о й Рязанщины

Из вечности музыка вдруг раздалась,

И в бесконечность она полилась,

И хаос она на пути захватила, -

И в бездне, как вихрь, закружились светила:

Певучей струной каждый луч их дрожит,

И жизнь, пробужденная этою дрожью,

Лишь только тому и не кажется ложью,

Кто слышит порой эту музыку божью,

Кто разумом светел, в ком сердце горит.

Яков П о л о н с к и й.

О край разливов грозных

И тихих вешних сил,

Здесь по заре и звездам

Я школу проходил.

И мыслил и читал я

По библии ветров…

Сергей Е с е н и н.

Сам Есенин с признательной отзывчивостью гения называл те животворные родники, те целительные источники, ту пленительную колыбель, которая породила, взрастила, одухотворила, вочеловечила его музу.

Моё сердце – родник, моя песня – волна,

Пропадая вдали, - разливается…

Под грозой – моя песня, как туча, темна,

На заре – в ней заря отражается.

Если ж вдруг вспыхнут искры нежданной любви

Или на сердце горе накопится –

В лоно песни моей льются слёзы мои,

И волна уносить их торопится. (1850-е годы).

Мой костёр в тумане светит;

Искры гаснут на лету…

Ночью нас никто не встретит,

Мы простимся на мосту…

Кто-то мне судьбу предскажет?

Кто-то завтра, сокол мой,

На груди моей развяжет

Узел, стянутый тобой?

Вспоминай, коли друкгая,

Друга милого любя,

Будет песни петь, играя

На коленях у тебя!

Мой костёр в тумане светит;

Искры гаснут на лету…

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на момсту.

Мне все чудится: будто скамейка стоит,

На скамейке старуха сидит,

До полуночи пряжу прядет,

Мне любимые сказки мои говорит,

Колыбельные песни поет.

И я вижу во сне, как на волке верхом

Еду я по тропинке лесной

Воевать с чародеем-царем

В ту страну, где царевна сидит под замком

Изнывая за крепкой стеной.

Там стеклянный дворец окружают сады,

Там жар-птицы поют по ночам

И клюют золотые плоды,

Там журчит ключ живой и ключ мертвой воды

И не веришь и веришь очам…

Сказки все. Пора в постели…

Но а как теперь уж спать?

И опять мы загалдели,

Скажет бабушка несмело:

Ну, а нам какое дело, -

Говори да говори.

«…Не там ли пролегают самые толстые, вековые

… Помнишь, ты меня из классной

Увела и указала

На разлив Оки с вершины

Этот вал, кой-где разрытый,

Был твердыней земляною

В оны дни, когда рязанцы
Бились с дикою ордою…

Яков П о л о н с к и й.

…Всколыхнулось сердце Батыя:

Что случилось там, приключилося?

Не рязанцы ль встали мертвые

На побоище кроволитное.

Сергей Е с е н и н.

Тысячелетняя Россия – тысячелетняя Рязань… Много таинственного, загадочного, судьбоносного происходило в Московии, Поочье, Москворечье…

… Великое светило миру,

Блистая с вечной высоты

На бисер, злато и порфиру,

На все земные красоты,

Во все страны свой взор возводит,

Но краше в свете не находит

Елисаветы и тебя.

Ты кроме той всего превыше;

Душа ее зефира тише,

И зрак прекраснее рая.

Когда на трон она вступила,

Как вышний подал ей венец…

«…Песни его вековые – в них вечный закон

Явно недооценены историками словесности оригинальные жанры Якова Полонского, посвященные его выдающимся современникам, замечательным мастерам культуры, соратникам-сопутникам. Между тем, мы можем почерпнуть в них немало реалий, коллизий, наблюдений, умозаключений, позволяющих глубже и обстоятельнее проследить нравственно-духовные, жанрово-стилевые, цивилизационно-культурологические искания в отечественной культуре конца Х1Х- начала ХХ вв

Блока, А. Белого, Ремезова, Есенина).

Яков Полонский, характеризуя пушкинскую индивидуальность, говорит, что тот

Ночной костер зимой у перелеска,

Бог весть кем запален, пылает на бугре,

Вокруг него, полны таинственного блеска,

Деревья в хрусталях и белом серебре;

К нему в глухую ночь и запоздалый пеший

Подсядет, и с сумой приляжет нищий брат,

И богомолец, и, быть может, даже леший;

Но мимо пролетит кто счастием богат…

Оттого ль, что в божьем мире

У него в душе витала

Освежала зной грозою

И, сквозь капли слез,

В тучах радугой мелькала –

Оттого ль, что от бездушья,

Иль от злобы дня,

Ярче в нем сверкали искры

С ранних лет и до преклонных,

Был к нему неравнодушен

Оттого ль, что не от света

Он спасенья ждал,

Выше всех земных кумиров

Песнь его глубокой скорбью

Западала в грудь

И, как звездный луч, тянула

В бесконечный путь.

Оттого ль, что он в народ свой

Верил и – страдал,

И ему на цепи братьев

Чую: дух его верит,

То страдает вновь,

Ибо льется кровь за братьев,

Льется наша кровь.

Пусть песнь твоя кипит огнём негодованья

И душу жжет своей правдивою слезой,

Пусть отзыв в ней найдут и честные желанья,

И честная любовь к отчизне дорогой;

Пусть каждый звук ее вперед нас призывает,

Подавленным борьбой надеждою звучит,

Упавших на пути бессмертием венчает

И робких беглецов насмешкою клеймит;

Пусть он ведет нас в бой с неправдою и тьмою,

В суровый, грозный бой за истину и свет, -

И упадем тогда мы ниц перед тобою, -

Пусть песнь твоя звучит, как тихое журчанье

Ручья, звенящего серебряной струей;

Пусть в ней ключем кипят надежды и желанья,

И сила слышится, и смех звучит живой;

Пусть мы забудемся под молодые звуки

И в мир фантазии умчимся за тобой, -

В тот чудный мир, где нет ни жгучих слез, ни муки,

Где красота, любовь, забвенье и покой;

Пусть насладимся мы без дум и размышленья,

И снова проживём мечтами юных лет, -

И мы благословим тогда твои творенья:

Из письма Есенина Г.А. Панфилову (Москва, ноябрь-декабрь 1912 г .):

«…Почему-то невольно лезут в голову мрачные строки:

Облетели цветы, догорели огни,

Выси гор, в облака погруженные,

Расступитесь! – приволье станиц –

Расстилаются степи зеленые –

Я простору не вижу границ.

И душа на простор вырывается

Из-под власти кавказских громад –

Кони юношу к северу мчат…

…Читая стихотворение Якова Петровича Полонского, невольно ловишь себя на мысли о том, что многое в драматической надсоновской судьбе чем-то напоминает судьбу

И огненные сновиденья

Его умчали в край иной,

Без крика и без сожаленья

Покинул он больной наш свет;

Его не восторгал он – нет.

В его глазах он был теплицей,

Где гордой пальме места нет,

Где так роскошен пустоцвет,

Где пойманной, помятой птицей,

Не веря собственным крылам,

Сквозь стекла потемневших рам,

Сквозь дымку чадных испарений

Напрасно к свету рвется гений,

Судьба Поэта, судьба русского гения – в стихотворении Якова Полонского

Индивидуально-личностное и гениальное-общечеловеческое… Афанасий Фет-Шеншин

Песни его были чужды сует и минут увлечения,

Чужды теченью излюбленных нами идей; -

Песни его вековые – в них вечный закон тяготения

К жизни – и нега вакханки, и жалоба фей –

В них находила природа свои отражения.

Были невнятны и дики его вдохновения

Многим; но тайна богов требует чутких людей.

Музыки выспренний гений недаром любил сочетания

Гений поэзии видел в стихах его правды мерцание,

Капли, где солнце своим отраженным лучом

С вечно пытливым умом, уходя в отрицание,

Мимо проходит! – наш Фет русскому сердцу знаком…

Или у природы, как у сердца в жизни,

Есть своя улыбка, и свои невзгоды.

Яков П о л о н с к и й.

Край любимый! Сердцу снятся

Скирды солнца в водах лонных…

Сергей Е с е н и н.

Хмурая застигла ночь.

На пути – бурьян…

Дышит холодом с реки,

Каплет сквозь туман.

Но как будто там – вдали,

За рекою – огонька

И как будто где-то там

Голоса в кустах…

Песня это или звон

В реку брошусь я – в кусты

Брошусь сквозь туман –

Впереди тепло и свет,

На пути – бурьян…

Яков Полонский - яркая звезда в блистательном созвездии русских лириков середины и второй половины девятнадцатого столетия, представленном именами Фета и Тютчева, Кольцова и Никитина, Некрасова и А.К. Толстого, Жемчужникова и Сурикова,

Пейзаж Якова Полонского психологичен, интимно-лиричен, вочеловечен…

Любя колосьев мягкий шорох

Я не любил, любуясь нивой,

Ни темных туч, ни бурь…

Но налетела туча с градом,

Шумит-гремит во мгле;

И я с колосьями, как колос,

Прибит к сырой земле…

К сырой земле прибит – и стыну,

Холодный и немой,

И уж не все ль равно мне – солнце

Иль туча надо мной?!

Все жаждет, истомясь от зною;

Все вопиет: дождя, дождя!

И рады все, что солнце мглою

Покрылось, сумрак наводя.

Влачится туч густых завеса,

Грозя нам ливнем и пыля;

Из-за синеющего леса

Прохладой веет на поля.

Шуршит соломой рожь сухая,

Пыль зарывается в кусты,-

И только капля дождевая

Одна спадает с высоты.

Дождя, дождя. Ужель обманут

Нас громовые голоса,

С земли колосья не привстанут

И не омоются леса?

Увы! Грозы насмешка злая,

Громовый хохот над землей.

К чему нам капля дождевая!

Что значит капля в этот зной.

Молниеносной тучи глыба

Перевалила за леса, -

Никто не скажет ей спасибо,

С упреком глядя в небеса.

Ушла. Но где над злом победа?

В чем торжество? Все тот же зной…-

И не осталось даже следа

От бедной капли дождевой…

(К дню его шестидесятилетия, 3 октября 1933 г.)

Когда-то, в юности, меня поразил и очаровал замечательный в своей простоте стих Якова Полонского. Кажется, я его еще помню.

Писатель, если только он
Волна, а океан - Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражен,
Когда поражена свобода.

Сладостное в нашей горькой изгнаннической жизни утешение, что, кроме двух-трех, все мы, русские зарубежные писатели, оказались на должной высоте, когда настала для нас длительная, тяжкая страда исторического испытания. Мы помним, что мы - волны великой нашей, океаном разлившейся и океански возмущенной, России. Всей жизнью, всей мыслью, всем творчеством нашим, всем воспоминанием и всей надеждой, мы - в России, с Россией, где бы мы ни были. Среди зарубежных русских писателей И.С. Шмелев - самый русский. Ни на минуту, в своем душевном горении, он не перестает думать о России, мучиться ее несчастием, устремляться всей душой в художественное воссоздание России, в жизни его им увиденной, и в предощущение, в провидение России грядущей. Еще в детские свои и полудетские дни, в родном московском доме, на обширном дворе его, куда сходились к его отцу наниматься на разные работы крестьяне чуть ли не со всех концов России, Шмелев великолепно изучил русский народный язык и душу русского крестьянина, русского работника. Говорить со Шмелевым, когда он рассказывает о прежней Москве, о себе, о своих странствованиях по России, о своей жизни во Владимирской губернии и в дальних краях русского Севера, это упоительная радость погружаться в великолепную певучую стихию русского языка. Эта особливая русскость Шмелева, сказывающаяся во всех его произведениях, создала ему большую славу не только в России. Он переведен на все европейские языки. Его хорошо знают также и в Америке и даже в Японии.

Мне вспоминается то, что случилось раз со Шмелевым в 1918 году, в голодном Крыму. Еле волоча ноги, совершенно истощенный голоданием, он пришел в Ялту, в продовольственную лавку, с бесполезной своей хлебной карточкой - хлеба уже не выдавали. "Хлеба нет", - сказали ему. Но вдруг заведывавший этой лавкой, пожилой сумрачный человек, спросил его: "Вы писатель Шмелев?" - "Да". - "Это вы написали "Человек из ресторана"?" - "Я" - "Подите-ка сюда". Шмелев был введен в некую внутреннюю комнатку, подальше от зрящих глаз. - "Вам хлеб есть. Я тоже человек из ресторана". И сумрачный человек, крепко пожав Шмелеву руку, отдал ему свой хлеб, целую краюху. Вот этот черный хлеб, полученный Шмелевым в жуткий час голода, быть может, есть лучшая литературная хвала его художественному деланию.

И как красноречиво другое. Когда "Человек из ресторана" вышел в Скандинавии, в шведском переводе, Кнут Гамсун, лично незнакомый со Шмелевым, написал ему приветственное письмо, - тот Гамсун, который свою литературную дорогу начал повестью "Голод", Гамсун, долгие годы знавший жизнь батрака.

Мне ближе такие произведения Шмелева, как его, вся исполненная чарами русской природы и русской Богоищущей души, "Неупиваемая чаша", грозно окованное глубоким трагизмом "Солнце мертвых", в раме гор, застывших над безмерной человеческой бедой, переливающиеся всей светотенью деревни и леса "Росстани" и проникновенная "История любовная". Устой, уставность исконной русской жизни, крепкий земной дух и устремление русской души к праведному, к Божьему, - вот неизменное очарование и светлое достоинство писаний Шмелева.

Последняя его книга, вышедшая в нынешнем году в Белграде, - "Лето Господне. Праздники". За нею выйдет книга рассказов, дополняющих ее, "Богомолье" и еще не напечатанная повесть "Няня". От всего сердца желаю И.С. Шмелеву долгой жизни, и в свой час счастливого возвращения в грядущую Освобожденную Россию.

Впервые опубликовано: Последние новости. 1933. 5 октября.

Бальмонт, Константин Дмитриевич (1867-1942) - поэт-символист, переводчик, эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века.

Заплетя свои темные косы венцом,
Ты напомнила мне полудетским лицом
Все то счастье, которым мы грезим во сне,
Грезы детской любви ты напомнила мне.

Ты напомнила мне зноем темных очей
Лучезарные тени восточных ночей —
Мрак цветущих садов — бледный лик при луне, —
Бури первых страстей ты напомнила мне.

Ты напомнила мне много милых теней
Простотой, темным цветом одежды твоей.
И могилу, и слезы, и бред в тишине
Одиноких ночей ты напомнила мне.

Все, что в жизни с улыбкой навстречу мне шло,
Все, что время навек от меня унесло,
Все, что гибло, и все, что стремилось любить, —
Ты напомнила мне. — Помоги позабыть!

Слышу я, моей соседки
Днем и ночью, за стеной,
Раздается смех веселый,
Плачет голос молодой —
За моей стеной бездушной
Чью-то душу слышу я,
В струнных звуках чье-то сердце
Долетает до меня.

За стеной поющий голос —
Дух незримый, но живой,
Потому что и без двери
Проникает в угол мой,
Потому что и без слова
Может мне в ночной тиши
На призыв звучать отзывом,
Быть душою для души.

Ночной костер зимой у перелеска,
Бог весть кем запален, пылает на бугре,
Вокруг него, полны таинственного блеска,
Деревья в хрусталях и белом серебре;
К нему в глухую ночь и запоздалый пеший
Подсядет, и с сумой приляжет нищий брат,
И богомолец, и, быть может, даже леший;
Но мимо пролетит кто счастием богат.
К его щеке горячими губами
Прильнула милая, — на что им твой костер!
Их поцелуй обвеян полуснами,
Их кони мчат, минуя косогор,
Кибитка их в сугробе не увязнет,
Дорога лоснится, полозьев след визжит,
За ними эхо по лесу летит,
То издали им жалобно звенит,
То звонким лепетом их колокольчик дразнит.

Так и к тебе, задумчивый поэт,
К огню, что ты сберег на склоне бурных лет,
Счастливец не придет. Огонь под сединами
Не греет юности, летящей с бубенцами
На тройке ухарской, в тот теплый уголок,
Где ждет ее к столу кутил живой кружок
Иль полог, затканный цветами.

Но я — я бедный пешеход,
Один шагаю я, никто меня не ждет…
Глухая ночь меня застигла,
Морозной мглы сверкающие игла
Открытое лицо мое язвят;
Где б ни горел огонь, иду к нему, и рад —
Рад верить, что моя пустыня не безлюдна,
Когда по ней кой-где огни еще горят…
………………………………………………………

Господа! я нынче все бранить готов —
Я не в духе — и не в духе потому,
Что один из самых злых моих врагов
Из-за фразы осужден идти в тюрьму…

Признаюсь вам, не из нежности пустой
Чуть не плачу я, — а просто потому,
Что подавлена проклятою тюрьмой
Вся вражда во мне, кипевшая к нему.

Он язвил меня и в прозе, и в стихах;
Но мы бились не за старые долги,
Не за барыню в фальшивых волосах,
Нет! — мы были бескорыстные враги!

Вольной мысли то владыка, то слуга,
Я сбирался беспощадным быть врагом,
Поражая беспощадного врага;
Но — тюрьма его прикрыла, как щитом.

Перед этою защитой я — пигмей…
Или вы еще не знаете, что мы
Легче веруем под музыку цепей
Всякой мысли, выходящей из тюрьмы;

Иль не знаете, что даже злая ложь
Облекается в сияние добра,
Если ей грозит насилья острый нож,
А не сила неподкупного пера.

Я вчера еще перо мое точил,
Я вчера еще кипел и возражал; —
А сегодня ум мой крылья опустил,
Потому что я боец, а не нахал.

Я краснел бы перед вами и собой,
Если б узника да вздумал уличать.
Поневоле он замолк передо мной —
И я должен поневоле замолчать.

Он страдает, оттого что есть семья —
Я страдаю, оттого что слышу смех.
Но что значит гордость личная моя,
Если истина страдает больше всех!

Нет борьбы — и ничего не разберешь —
Мысли спутаны случайностью слепой, —
Стала светом недосказанная ложь,
Недосказанная правда стала тьмой.

Что же делать? и кого теперь винить?
Господа! во имя правды и добра, —
Не за счастье буду пить я — буду пить
За свободу мне враждебного пера!

Напрасно иногда взывал он к тени милой
И ждал — былое вновь придет и воскресит
Все то, что мертвым сном спит, взятое могилой,
Придет — и усыпит любви волшебной силой
Ту жажду счастья, что проснулась и — томит.

Напрасно он хотел любовь предать забвенью, —
Чтоб ясный свет ее, утраченный навек,
Не раздражал его, подобно впечатленью
Потухшего огня, который красной тенью,
Рябя впотьмах, плывет из-под усталых век.

Напрасно он молил, отдавшись страсти новой: —
Хоть ты приди ко мне с улыбкой на устах!
Чтоб с новой силой мог я к старости суровой
На голове пронесть вражды венец терновый
И крест — тяжелый крест на слабых раменах.

Любовь не шла к нему, как месяц из тумана.
Жизнь в душу веяла, как ветер в зимний день.
Сильней час от часу горела в сердце рана, —
Но в новом образе в мир мрака и обмана
Не возвращалася возлюбленная тень.

Это — весна!
Небо глядит сентябрем,
Жутко сидеть у окна;
Мгла за окном.
Льдины плывут, — тучи, — холод, —
Дышит миазмами город…
Это — весна!

Это — весна!
О, лихорадочный бред!
В поле трава чуть видна —
Листика нет.
По саду чинно гуляя,
Дрогнут поклонники мая… —
Это — весна!

Это — весна!
О! если русский народ
Так же встает ото сна,
Так же цветет. —
Прелесть такого расцвета
Не вдохновит и поэта… —
Это — весна!

Это — весна!
Дайте ж тепла, чтоб порой
Веяло мне из окна
Свежей грозой, —
Чтоб солнце, как сердце, горело, —
Чтоб все говорило и пело:
Здравствуй, весна!

Посв. М. Л. Златковскому

Моя барышня по садику гуляла,
По дорожке поздно вечером ходила —
С бриллиантиком колечко потеряла,
С белой ручки его, видно, обронила.

Как ложилась на кроватку, спохватилась;
Спохватившись, по коврам его искала…
Не нашла она колечка — обозлилась, —
Меня, бедную, воровкой обозвала.

И не знала я с тоски, куда деваться;
Хоть бы матушка воскресла — заступилась.
Вышла в садик я тихонько прогуляться,
Увидала ясный месяц — застыдилась.

Слышу, месяц говорит мне — сам сияет:
«Не пугайся меня, красная девица!
Бедный месяц, как и ты, всю ночь блуждает,
И ему под темным пологом не спится.

И недаром в эту ночь я вышел — светел:
Много горя, много девушек видал я,
А как барышню твою вечор заметил,
О каком-то тихом счастье возмечтал я.

Встрепенулось во мне сердце ретивое…
Наклонилась я к дорожке — увидала
Не слезинку, а колечко дорогое,
И обмолвилась я — месяцу сказала:

«Мою барышню любовь не беспокоит,
Ни по ком она, красавица, не плачет,
Много денег ей колечко это стоит,
Имя ж честное мое не много значит…

С той поры, когда я, бедная, горюя,
Выхожу одна поплакать на крылечко, —
Бедный месяц! бедный месяц! — говорю я, —
Хоть с тобой мне перекинуть дай словечко…

Читайте также: