У меня от тебя голова болит фанфик

Когда у меня болит голова

Когда у меня болит голова, мир подергивается мутной дымкой отвращения. Сначала где-то в затылке поселяется мерзкое напряжение, некая скованность, натяжение даже — предупреждает: сейчас начнется. Потом оно охватывает лоб, рождает жжение в глазах, в ушах шумит навязчиво и глухо. Три минуты. Ровно. Я засекал.

Наконец шум становится оглушительным, а глаза невозможно открыть даже в темноте, и тогда приходит она. Боль.

Над правой бровью поселяется раскаленный шип, вплавляется в череп ото лба до основания шеи, прошивает голову вибрирующей иглой. Игла эта почти осязаема, и в такие моменты я отдал бы все, что угодно, за возможность вытащить ее и выбросить в помойное ведро на веки вечные.

Это не похоже на пыточное заклинание. Совсем по-другому. Странно, даже Круцио Лорда не способно переломить боль; она не исчезает и не отходит на второй план, и голова живет своей мукой, пока тело рефлекторно корчится под Непростительным.

Впервые я почувствовал ее лет в двадцать. Я разговаривал с Дамблдором. Не помню, о чем шла речь — тогда под затылком поселилась горячая тяжесть, которая схватила горло судорогой, а потом торжествующе разлилась по всей голове, отключая способность не то что думать — мыслить. Директор, его кабинет, его слова размазались по наждачной бумаге моей головной боли, все навертелись на тот раскаленный лом, засевший справа во лбу.

Первый (или второй — они всё борются за первенство) глубоко доставший меня шеф знает толк в страданиях. Но преимущественно в чужих. Он обязательно посочувствует, посоветует беречься и не переутомляться. Добрейший Альбус.

Каждая беседа с ним стоит мне приступа мигрени. Болезнь кисейных барышень, скажете вы? Три раза ха-ха! Кто не чувствовал этого, кто не в состоянии понять, как человек из живого разумного существа превращается в комок боли — не в силах осознать, что это значит. Что это значит — когда болит голова.

Перед глазами темная дымка, будто кто-то дунул в прогоревший камин.

Голоса звучат чересчур гулко и громко.

Мозг отключается, не в силах выдержать напора этой кошмарной, неотвязной, издевающейся боли.

Альбус всегда замечает, когда у меня болит голова, и понижает голос почти до шепота. Он не понимает, что шепот в такие часы для меня болезненней, чем крик. Мне приходится прислушиваться, держаться на поверхности, принуждать неработающий мозг внимать речам. Сознание сопротивляется. Сколько раз я падал в обморок посреди педсовета? А сколько — на собраниях Ордена? Сколько раз хоть кого-нибудь это заботило? Я просто обмякал в кресле, и, наверное, все думали, что я цинично сплю. Приходил в себя опять же от боли.

Когда у меня болит голова, я умираю. Я не способен мыслить — а следовательно, существовать. Но не дохожу до смерти полшага. Потому что одна-единственная мысль остается: у меня болит голова. Моя боль не дает мне умереть.

Зато очень хорошо способствует тому, чтобы я сошел с ума.

Может быть, я и сошел, потому что через восемнадцать лет почти непрекращающейся боли мои мучения приобрели смысл.

Темный Лорд не любит лезть в мою голову, когда она болит. Возможно, это не раз спасло мне жизнь. Кроме боли в моей голове тогда ничего не бывает, и боль невольно передается и ему. Он боится. Он не любит терпеть, не хочет, не станет. Он начинает свирепствовать и злобствовать, а я тихо уползаю к себе — снова умирать не до смерти.

Бывает, голова болит несколько дней кряду. Засыпаю — болит, просыпаюсь — болит. Порой болит так долго, что перестаешь воспринимать ее как помеху, привыкаешь жить с постоянным ощущением раскаленного лома в голове. И вытащить бы, а никак. Время тогда тоже сливается и вливается в глотку мутным потоком обезболивающих зелий. От этого нет лекарств. От этого не спастись ни алкоголем, ни сном. С алкоголем, впрочем, при моей работе не разойдешься. Да и сон — роскошь, даже когда не болит голова. А когда голова болит, и Слизерин в полном составе ходит по стеночкам — я страшен в головной боли. Потому что хочу сдохнуть, а малолетние егозы не дают мне этого сделать.

Когда у меня болит голова, мне становится жаль себя. И оттого еще противнее. Боль делает меня слабым. Слабость гадка. Слабость унижает. Сильнее, чем жалость. Больнее. Хотя что может быть больнее головной боли? Пресловутая душевная?

Вздор! Когда у меня болит голова, притихают мои демоны. Перед этой пыткой отступают все душевные муки и сомнения; страдания сердца — ничто по сравнению со страданиями тела. И мне нет дела до обещаний, клятв и угрызений совести. Когда у меня болит голова, замирает весь мир внутри меня и снаружи, таится, не желая навлечь на себя разрушительный гнев моей мигрени. Иначе голова просто взорвется, а боль расплескается, и все вокруг захлебнется ею, погрязнет в ней, исчезнет под ней.

Восемнадцать лет боли.

Восемнадцать лет не-ожидания.

Восемнадцать лет надежды, что когда-нибудь это кончится.

Почему именно боль свела нас? Неужели не нашлось в этом мире других путей для нас, кроме этой больной, унизительной, мучительной дороги?

Я бы хотел, чтобы мной гордились, но заслужил лишь жалость твою. Лишь сострадание моей боли.

Я не хочу! Но нуждаюсь. Нуждаюсь в тебе.

Когда у меня болит голова — я знаю, ты придешь. Как пришла тогда, в первый раз — не на отработку, не за новым заданием. Просто потому что тебе показалось — я не очень хорошо себя чувствую. А я действительно едва не потерял сознание прямо посреди урока. Удивляюсь, что вообще открыл тебе дверь. А может, она открылась сама. Может, я забыл запереть ее?

Ты убеждала меня обратиться к Поппи. Но что она мне даст, кроме обезболивающего, которое никогда не помогало? Которое я сам же регулярно варил.

Почему твой голос не причиняет страданий?

Почему я, осознавая, что тобою руководит жалость, не гоню тебя?

Почему твои прикосновения заставляют меня не думать о боли?

Разве есть вещи важнее моей боли?

Наверное, есть. Должны быть.

Твои руки, твои неожиданно сильные пальцы, порхающие по моей шее и уносящие боль с каждым касанием — это важнее.

Твое горячее дыхание у правого виска или на затылке — это важнее.

Твои губы, прижимающиеся к моему лбу — да, там, над правой бровью, и камланный шепот без смысла и назначения — важнее, в сотни, в тысячи раз важнее.

И я согласен терпеть боль каждый миг, лишь бы ты была рядом.

И я зову эту боль каждый раз, когда мне особенно не хватает тебя.

Наверное, если бы я не отпускал тебя, боль ушла бы насовсем — она не выносит тебя. Ты — сильнее моей боли. Значит, ты сильнее меня. Это неловко, неудобно признавать. Но когда у меня болит голова, я согласен.

Поэтому иногда я хочу, чтобы у меня разболелась голова. Ведь тогда ты придешь.

Ты придешь внезапно и ожидаемо. И я смогу положить мою больную, измученную голову к тебе на колени, и чувствовать на шее твои теплые ладони. Я смогу слышать твои слова — даже не понимая, о чем ты говоришь.

Неважно. Все неважно. Кроме тебя. Только моя боль — ведь это она привела тебя ко мне. Иди ко мне. Сейчас. Ведь, избавившись от боли, когда я смогу открыть глаза, я не взгляну на тебя. И ты уйдешь, не прощаясь. Но вернешься, когда у меня снова заболит голова.

Я буду ждать боли. Я буду ждать тебя.

Смотри, смотри, отвлекись от котла и дурацкого задания, взгляни на меня — я стою рядом, и во мне столько боли, что хватит утопить в ней все страдания этого мира. Взгляни на меня — ты придешь сегодня, и, наверное, я опять отпущу тебя, едва боль отпустит меня.

Сегодня. Но в следующий раз — нет.

В следующий раз ты останешься, с болью или без нее.

Не уйдешь, не сможешь. Не захочешь?

Мне безразлично, захочешь или нет.

В следующий раз моя боль не победит меня.

В следующий раз мое избавление не сделает меня трусом.

В следующий раз. но не теперь. Теперь я просто жду тебя, твоих рук и твоих губ, твоего шепота и твоего теплого запаха, в котором так легко забыться и потеряться. Я изменяю с тобой моей боли.

Я рад, что у меня болит голова. Это значит, ты придешь.

Когда у меня болит голова, я почти счастлив.

Он вскочил с кровати с диким криком ужаса, чем очень напугал свою маму, которая пришла проведать сына в его комнату. Его взвинченный вид, бегающие от страха глаза и учащенное дыхание не на шутку взволновали женщину. — Кошмар приснился? — спросила она, делая шаг в сторону сына. Тот кивнул, сглотнув ком в горле. Ей хотелось успокоить своего ребёнка и убедить его, что он в безопасности и его кошмар уже закончился. Но Гена отступил назад, чуть не споткнувшись о собственную ногу. Почему он это сделал? Неужели его мама напоминает ему ту девушку? Определённо что-то схожее между ними было, но ведь и Гена был будто копия матери, как ему все говорили. — Гена, что с тобой? — волновалась мама, — Ты сам не свой. — Н…ничего, — дрожащим голосом ответил он, — всё в порядке, просто кошмар. Не волнуйся. — Хорошо, ужин на столе, Ген, — сказала женщина, выходя из комнаты, понимая, что сыну нужно прийти в чувство. Как только мама ушла, закрыв дверь, Гена сел обратно на кровать. Он машинально приложил руку к затылку, проверяя был ли это сон. Но да, это был всего лишь ужасный сон. Он задался вопросом, а почему собственно та девушка была так похожа на него? Будто это он в женском обличье душил сам себя. От мысли об удушении Генина рука потянулась к шее, проверяя, что чужих пальцев там нет и дышит он свободно. И всё же, что это была за хрень? Почему кто-то так не хочет, чтобы он нашел ответы на подобные вопросы? Мигрень снова дала о себе знать, вторгаясь в его сознание пульсирующей болью. Гена мог ясно слышать в ушах свой пульс из-за этого. Боже, как же ему это надоело. Он схватился за волосы и с болезненным стоном завалился обратно на кровать. Смотрел в потолок невидящим взглядом, думал, зачем ему это, и как дальше быть. Заглушить боль могли таблетки: анальгин, парацетамол и тому подобная химия, — но он ведь знал ещё один способ, да? Тот самый, о котором узнал утром в школе. Но если он нанесёт себе эти увечья, ему не хватит бинтов и одежды с длинным рукавом, чтобы скрыть это. А если заметит мама? Его опять клонило в сон, и он не стал сопротивляться этому. Главное, чтобы той девчонки больше не было. За окном всё ещё было темно, когда он проснулся. Он болезненно поморщился от боли, когда поднимался с кровати. Ему хотелось узнать, который сейчас час, но экран телефона был яркий, и от этого хотелось его поскорее выключить, что он, собственно, и сделал. Бросив телефон обратно на стол, он поплёлся на кухню, как ему велел его не получивший ужина желудок. Родители спали, и он не хотел их тревожить, поэтому прошел мимо их комнаты на цыпочках. На кухонном столе стояла накрытая крышкой тарелка. Под крышкой оказались три котлеты и картофельное пюре, которые он с удовольствием съел. Но, даже поев, он не чувствовал сонливости, да и боль вряд ли дала бы ему заснуть. Ноющая и давящая, она заставляла его каждые три минуты потирать виски. Телевизор он включить так и не решился по двум известным причинам. Так что он просто сидел в тишине и пил чай, стараясь ни о чем не думать. А зачем ему думать сейчас о чем-либо? Он хотел, чтобы мысли остановились, взяли отпуск на неопределённый срок, например. Чтобы оставили его в покое. И эта боль тоже была кандидатом на получение отпуска. Тут он вспомнил, что может вполне спокойно наглотаться таблеток и избавиться от мигрени. Хотя бы на полчаса, и то ладно. В холодильнике как раз имелась пачка парацетамола, вспомнил он. Он долго пялился на упаковку таблеток, думал, сколько принять, чтобы не отбросить копыта. И пришел к выводу — трёх таблеток будет вполне достаточно.

Октябрь. Первый месяц потребления таблеток. Теперь парацетамол и анальгин — его лучшие друзья. В его рюкзаке вы всегда можете найти одну белую пачку с таблетками. Но он не дурак, чтобы бездумно глотать таблетки. Ему всё же хватило мозгов залезть в Интернет и посмотреть, что бывает от передозировки этими препаратами. Не такой уж и дурак, да. Но симптомы его напугали, это точно. Ему не хотелось угодить в больницу. Нет-нет. А что до боли, то она не доставала его, как это было раньше. Да, было назойливое покалывание, но не более того. Это ему нравится. Он уже и забыл, наверное, как это жить без боли в башке. Он стал более общительным и успеваемость его подлетела до небес, думал он. На самом деле нет. Просто мигрень теперь не препятствовала большому количеству информации, которое ему нужно запоминать в школе. Он пытался помириться с Жанной. Пытался объяснить, что тогда он был не в духе, что он действительно тогда болел, не хотел ей рассказывать и волновать. Он понимал, что поступил с ней очень грубо, в достаточно не вежливой форме попросив девушку закрыть свой рот. Он извинился, она поняла и простила, но осадок в её сердце всё же остался, так что теперь они просто хорошие друзья. Пока что мама не заметила того, что в доме пропал весь парацетамол. Ноябрь. Первую неделю этого месяца Гена просидел дома. У него болел живот, и началась диарея. На этой неделе он не ел парацетамол. Мама стала что-то подозревать. Она косо на него смотрит, не решаясь о чем-то спросить. Боль теперь существует не только в его голове, но и в животе. Это ужасно. Мало того, что его голова теперь разрывается на маленькие кусочки, так теперь и живот скручивает от колющей боли. Впервые за полтора месяца его посетила мысль, что обезболивающее было плохой идеей. Мама почти догадалась, куда делся весь парацетамол. Декабрь. Гена чувствует себя паршиво. Очень. Его живот через день скручивает от боли, выворачивает на изнанку. Для него видеть свой завтрак или обед в унитазе — уже привычное дело. Ему снятся кошмары с той девчонкой, убивающей либо его семью, либо просто незнакомых ему людей. Она пытается его запугать, так он думает, но Гене уже начхать. Мама всё-таки догадалась, куда подевалось всё обезболивающее в их доме. Она спросила напрямую, не стала начинать из далека. Он не стал увиливать и прямо сказал, что это он сожрал весь парацетамол. Она покачала головой и сказала, что не стоит больше так делать, иначе он окажется на больничной койке. Он как примерный сын утвердительно кивнул, в уме проклиная всё и вся. Как он мог отказаться от этого белого спасательного круга в море боли? Но ведь был ещё один, да? Кроваво-красного оттенка. Нет, думал он. Он всячески пытался отмести эти мысли. Плохие, плохие мысли. Мама сильно расстроится. Огорчится и разочаруется. Единственная хорошая новость за декабрь — лучший друг Гены, Гриша, наконец приехал домой. Того не было полгода из-за поездки в Грецию к каким-то дальним родственникам парня. На это известие Гена натянул на лицо вялую улыбку. Его заботили совсем другие проблемы. Он скатился до троек. Учителя его упрекают в лени и нежелании учиться. А что он сделает? Парацетамол уже не добыть мирным путём, а покупать его парень не решался: боялся расспросов родителей, которые не приветствовали незапланированных покупок. Он пытался что-то учить, но его головная боль мешала ему. Очень сильно мешала. Однажды, перед каникулами, он сидел за столом в своей комнате, пытаясь выучить грёбанные химические свойства грёбанных алкадиенов, но запомнить он, конечно же, ничего не мог. Он будто завороженный проводил пальцем по ребру тетради, смотря на расплывающиеся перед его глазами записи. И почему бумага такая тонкая, что о неё можно порезаться? На свежем порезе выступили капельки крови. Он таким же отрешенным взглядом смотрит, как по пальцу начинает стекать алая жидкость. Может алый спасательный круг не так уж и плох? Январь. Две недели каникул — это единственное, что радует каждого в этом месяце. Но не Гену. Очевидно же. Всё-таки он больше не мог представить свою жизнь без обезболивающего. Он по тихой стал воровать у матери деньги на таблетки. Его копилка была уже пуста, поэтому он пошел на такой подлый поступок. Генина совесть воет сиреной, когда его рука тянется к маминому кошельку, однако Гена просто посылает эту грёбанную совесть нахер. С ним начинает творится что-то странное. Это замечают все: одноклассники, учителя, прохожие… родители. Сидя за последней партой, он бормочет что-то себе под нос, не замечая, что звонок уже прозвенел и в классе уже никого нет. Он порой застывает на месте, будто кол проглотил, испуганно смотря по сторонам. Он порой кричит в пустоту, на кого-то невидимого. Он порой хватается за голову и кричит во весь голос. Мама уже планирует отвести своего сына к психиатру. Он больше ни с кем не общается, даже с Гришей, своим бывшим лучшим другом. Гриша очень обеспокоен состоянием Гены, пару раз он пытался наведаться к нему в гости, но Гены каждый раз не было дома. Где он вообще шляется? Да нигде. Он всегда дома. Слушает музыку в своих наушниках. Музыка настолько громкая, что её слышно аж из коридора. Музыка хоть и бьёт по его мозгам громкими битами, но помогает заглушить голос той девчонки из сна. Той жутковатой твари, что душила его. Гена теперь везде видит эту сволочь, появляющуюся из ниоткуда. Её ярко-голубые глаза пугают его. Её бледная кожа и иссиня-черные волосы пугают его. Её злобный и истерический смех пугает его. Её окровавленные руки пугают его. Его ужасает их сходство. Они как близнецы. Февраль. На руках появились бинты. В его гардеробе появилось больше вещей в длинным рукавом. Мама боится за сына. Она уже твёрдо решила вести сына в кабинет психиатра. Она узнала, что он глотает таблетки чуть ли не каждый час. Она запретила ему выходить из дома без неё. Он теперь под её чутким присмотром. Он уже несколько недель не ходит в школу. Она узнала о его порезах на руках. Он чувствует, как она расстраивается, разочаровывается в нём. Он видит, что мама хочет ему что-то сказать, но не решается. А ему не хочется смотреть ей в глаза. А боли плевать. Ей всегда плевать. Этой твари всё похер. Ей лишь бы причинить побольше страданий ему. Она смеётся над ним. Насмехается, видя, куда она его загнала. Девчонка — эта подлая тварь из сна, — стала орать. Она постоянно орёт, как грёбанная сирена. Господи боже мой, она хочет, чтобы его уши кровоточили, определённо. Музыка стала громче прежнего. Громче уже некуда, думает Гена. Но крик всё равно громче.

Девушка чувствует как с каждым днём голова болит всё сильнее. Кажется у неё мигрень. А во сне она видит девушку в белоснежно-белом платье с черными как сажа волосами. Хочу, чтобы ты сдохла наконец! — кричит незнакомка.

Как лечить?

Когда четыре года назад он признался мне в любви, я только посмеялся. Смеялся громко, издевательски, чтобы указать этому жалкому глупцу на его место, с жестоким удовольствием глядя на его опущенную голову и поникшие плечи. Да что этот сопляк себе возомнил? Я – один из лучших выпускников престижного вуза, гордость и надежда преподавателей, звезда студенческого спорта. По мне сохли девчонки и парни половины курса. Стоило мне только пальцем поманить, и любой счёл бы за честь прыгнуть ко мне в постель. А он? Мягкотелый слизняк. С девчачьим лицом и щуплой фигурой. Да он со мной до утра не доживет.

Я начал свою карьеру на третьем курсе университета, пахал, как черт, сутками не спал. Я за три года прожил жизнь, которую другие и за десять лет не осилят. Я всего добился сам.

А он? Кто он вообще? Студент-первокурсник из благополучной семьи, не успевший осознать реальность жизни. Маменькин сынок, у которого едва молоко на губах обсохло. У него была семья, поддержка. А у меня не было никого. Меня бросили еще в детстве. Просто отказались, как от ненужного хлама. Но я выжил. И я не простил. Я ни к кому не привязывался, никого не впускал ни в сердце, ни в мысли.

А этот щенок захотел меня! Наивный кретин. Я растоптал его тогда, смешал с грязью прямо на глазах его сокурсников. Я унижал его, вытирал об него ноги, говорил ему такие слова, от которых краснели даже прожженные мерзавцы. Кажется, я его даже ударил. Я предложил ему раздеться прямо в коридоре, тогда, может быть, я подумаю о ночи с ним, если его тело стоит того, чтобы я тратил на него свое время.

Он слушал молча, даже осмелившись посмотреть мне в глаза. Я ожидал от него слез, ждал истерики. Я добивался того, чтобы он позорно сбежал, обвиняя меня во всех грехах. Сбежал, чтобы пожаловаться своей мамочке, со слезами уткнувшись своей симпатичной мордашкой ей в юбку. Сбежал от моей жестокости, от насмешливых взглядов тех, кого он считал товарищами. Я осознавал свою жестокость. Я ждал этого! Но он так и не заплакал. Как же меня это бесило! Он слушал меня спокойно, его плечи не вздрагивали от всхлипов, только его взгляд леденел от каждого вылетевшего обидного слова. Тогда мне хотелось его уничтожить.

А теперь… Теперь я ищу встречи с ним.

Холод каменной стены университета, к которой я прислонился, немного успокаивал. Вот так… Да… Все правильно. Я сделаю то, что задумал, и все вернется на свои места. Все станет так, как было до встречи с ним.
Огонек последней тлеющей сигареты, зажатой в побелевших пальцах, затушила упавшая с хмурого вечернего неба капля дождя. Я небрежно отбросил ее в сторону и посмотрел вверх, туда, где на третьем этаже теплым желтоватым светом светилось окно. Он там. Он всегда допоздна сидит в библиотеке. Он прилежный студент. Пятикурсник, как и я тогда.

Сейчас я понимаю, что все эти годы он незримо присутствовал в моей жизни. Он был моей тенью, он без позволения прокрадывался в мои мысли, своей твердостью он бросал мне вызов. Он нарушал мое спокойствие. Ему удалось то, что раньше не удавалось никому. Пора это прекращать. Я хочу завершить то, что не удалось сделать тогда. Я хочу его сломать. Я хочу видеть его слезы. Тогда он перестанет волновать меня. Станет таким же, как и все.

Я шел по темному пустому коридору, считая шаги, эхом отражающиеся от голых стен. Уверенность в правильности происходящего таяла с каждой секундой. Но… я не отступлю. Я никогда не отступаю. И… будь что будет.

Он был в библиотеке один. Вальяжно сидел на стуле, закинув ногу на стол, и увлеченно читал какую-то книгу. Он не оторвался от чтения, хотя моего присутствия не заметить он не мог. Зря он не воспринимает меня всерьез. Он об этом пожалеет.

Когда я в бешенстве ударил кулаком по столу, парень поднял на меня недоуменный взгляд. Через секунду выражение его глаз изменилось, словно он прочитал мои мысли и понял цель моего визита в столь поздний час.

— Пойдешь со мной, — выдохнул я, наклонившись к его лицу. Хочется увидеть страх в его глазах, насладиться страстью охотника, загнавшего невинную жертву в угол. Я почему-то не сомневался в том, что у него еще никого не было. Но…

— Как скажешь, — парень вздрогнул, захлопнув книгу, но потом совладал с собой, встал и аккуратно поставил ее на свое место на полке. – К тебе, я полагаю? – спокойно спросил он.

Его реакция несколько остудила меня.

На улице лило, как из ведра, дул пронизывающий ветер, пригибая к земле молодые, недавно посаженные деревья. От близкого раската грома сработала сигнализация чьей-то машины на стоянке, разорвав шум дождя громким воем сирены. Мужчина неподалеку грязно выругался, бросив на нее недовольный взгляд.

Парень стоял рядом, не раскрыв зонт, и молча ждал, когда я впущу его в машину. Может, так и лучше. Лучше, что он не стал сопротивляться. Все-таки насильником ощущать себя не хотелось. Стало немного легче. А ему… Ему все равно будет больно.

Он смотрит на меня, и я замечаю грусть и болезненную нежность в его глазах. И слабую надежду. Я ему все еще не безразличен? Поэтому он сам пошел со мной? После того, что я с ним сделал? Он и впрямь глупец. Но… так даже интересней.

А я даже не помню, как его зовут.

Квартира встречает меня, как обычно, пустой тишиной. Я давно привык жить в этой тишине, жить так, словно стрелки часов для меня давно остановились. Мое тело существовало в настоящем, а душа, если она у меня была, осталась где-то далеко в прошлом.

— Куда идти? – парень разулся и смотрел на меня из-под полуопущенных ресниц. С его волос и прилипшей к телу рубашки стекала вода, образовав небольшую лужицу на полу. Я непроизвольно задержал взгляд на его фигуре. Он совсем не тот щуплый юнец, каким я его запомнил.

Но… Как-то не так я себе это представлял. Его поведение раздражало своей неправильностью. Он ведь понимает, что я собираюсь просто трахнуть его. А потом я выставлю его за дверь. Это он тоже понимает. Он мне не нужен. Тогда какого черта. Почему он так спокоен и послушен? И… на мгновение его выдержка показалась мне привлекательной. Утихшая было злость вспыхнула с новой силой. Захотелось ударить его, вывести из себя, чтобы нарушить этот осточертевший самоконтроль. Я привел его сюда, чтобы поставить на колени. И я это сделаю.

— Разденься здесь, — жестко сказал я, отводя взгляд.

В спальне было душно, и я распахнул окно. Свежий воздух ворвался в комнату, разметав в стороны занавески. Несколько тяжелых дождевых капель упали на подоконник. Сверкнула молния, и от оглушительного раската грома задрожали стекла. Хорошая ночь. Мне нравится. Буйство стихии за окном разделяет мою злость, сливается с ней. Я больше не чувствую себя опустошенным, и я позволяю себе отдаться во власть своих порывов, инстинктов, заставляющих чувствовать возбуждение, горячей волной разливающееся по телу. Больше не хочется сдерживать себя. Скоро все закончится. Этот мальчишка больше не будет мешать мне. Я надругаюсь над ним и выброшу. Из своей жизни, из своих мыслей. Я останусь наедине с собой. Так… должно быть. Я так хочу. Я устал.

Смотрю на кровать, на которой уже давно лежит только одна подушка. Для меня. Эта кровать уже давно не знала никого, кроме своего хозяина. Холодная и пустая.

Парень заходит в комнату полностью обнаженным. Не без удовольствия отмечаю, что спокойствие покинуло его. В блестящих от осознания происходящего глазах – доля страха, доля невыраженных сильных чувств, предвкушения смеси удовольствия и боли. До дрожи красиво. Целая гамма эмоций. Но мне мало. Хочется большего. Намного большего. Ты ведь не особенный, ты один из многих. Я хочу, чтобы твой первый раз запомнился тебе болью и унижением. Это частично оплатит то, что все это время ты владел моими мыслями. Хочу увидеть яркую вспышку стыда и… боли. Не физической, а от осознания того, что ты – всего лишь игрушка на ночь. Вещь в моих руках.

Хочу увидеть его у своих ног. Уничтожить то, что привлекает меня в нем. Его силу и выдержку, которые дает ему его любовь. Иначе я не избавлюсь от него. Не смогу выкинуть его из своих мыслей, не смогу вернуть себе спокойствие. Я сломаю его, и он перестанет интересовать меня.

Киваю ему на кровать. Парень ложится на спину, согнув одну ногу в колене и уставившись в потолок. Он не смотрит на меня, но я чувствую, что он ожидает моих действий. Он ждет меня, он готов мне отдаться.

Смотрю на его вздымающуюся грудь, впалый живот, сильные ноги. Он выглядит так соблазнительно. Смуглая кожа, светлые волосы. Красивый и невинный. Ожесточенный, но все еще любит меня. Тем лучше. Утром он будет меня ненавидеть.

С трудом отрываю взгляд от стройного тела и бросаю ему тюбик со смазкой.

— Подготовь себя сам.

Недоумение во взгляде.

— Ты понимаешь, о чем я?

Стыд. Упрямство. Парень садится на кровати и с сомнением смотрит на меня. Переводит взгляд на дверь. Жестко улыбаюсь. Ты не сбежишь. Я не отпущу тебя. Подхожу к кровати, оценивающе глядя на него сверху вниз.

— Ты уже понял, что я собираюсь сделать. К чему поцелуи, ласки? Не для этого ты здесь.

Парень, краснея под моим насмешливым взглядом, нерешительно выдавливает смазку на подрагивающие пальцы, замирает, с болезненной тоской глядя на меня, и этим распаляя только сильнее. Его чувства добавляют остроты в мою игру.

Смирение со своей ролью. Что-то неправильно. Его покорность не доставляет мне удовольствия.

Парень неторопливо раздвигает ноги, приподнимает бедра и вводит в себя палец, через несколько секунд добавляя второй. Его дыхание сбивается, он шумно выдыхает. С некоторым удивлением замечаю, что это его возбуждает. Его телу уже знакомо это действие. Значит, вот чем он гасил свою страсть ко мне эти четыре года. Он двигает пальцами внутри себя, слегка выгибаясь и запрокидывая голову, дышит сквозь зубы. Зрелище, прекрасное в своей откровенной порочности. Краска стыда на щеках, отстраненный затуманенный взгляд, затвердевшие соски, налившийся член… Кожа блестит от проступивших капелек пота. Врывающийся в комнату ветер треплет его волосы. Жар и холод, пошлость в сочетании с невинностью сводят с ума.

Быстро раздеваюсь, чувствуя несдерживаемую дрожь во всем теле, и присаживаюсь на кровать. Парень вытаскивает пальцы и шире разводит ноги, пытаясь расслабиться. Не могу устоять перед приглашением. Резко вхожу в него, впиваясь ногтями в его плечи, на которых сразу выступают капельки крови. Его тело выгибается дугой, и крик сливается с раскатом грома, на щеках появляются дорожки слез. Парень сжимает зубы, когда я начинаю толкаться в него, сдавленно стонет. Ему больно, но я не сдерживаю себя, чувствуя тепло сочащейся из него крови. Я хочу, чтобы он испытал еще более сильную боль. Хочу видеть его лицо, искаженное от боли. Но он… улыбается. Глотает слезы, но улыбается и смотрит на меня с нежностью. Его руки легко скользят по моей коже, лаская грудь и спину. Он замечает, что я смотрю ему в глаза, обнимает за шею, прижимаясь ко мне. Его губы шевелятся, и я вслушиваюсь в едва слышимый шепот.

— Ты мой… мой… пусть даже так. Я так долго этого ждал. Ждал, когда ты придешь ко мне.

Он нежно целует меня. В губы, глаза. Доверчиво льнет, обнимает, словно пытаясь защитить. Двигает бедрами навстречу, хотя это и доставляет ему дополнительную боль.

— Я знаю, что ты пережил, знаю, что тебе больно. Я разделю твою боль, только не прогоняй меня. Мне больше ничего не нужно. Только быть рядом.

Пораженно смотрю на парня. Так не бывает. Не может быть. Я заставляю его страдать, а он хочет забрать мою боль. Но знаешь ли ты, на что идешь?

Я понимаю, что не смогу сломать его. Пока он так любит, не смогу. И я не смогу отказаться от его силы, что он мне предлагает. Она выглядит такой соблазнительной. Возможно, она позволит мне жить дальше. Я добился своего. Я вижу его слезы. Да, мне стало легче. Только почему мне хочется увидеть их снова?

Отвечаю на его поцелуй, давая понять, что принимаю его предложение.

Всем привет, с этой проблемой я обращался ко всем возможным врачам, но никто не может помочь. Мне не помогают ни одни таблетки и уколы, обезболивающее бесполезны.
Я пробовал всё, что можно : физ. терапии, мануальные терапии, даже иглоукалывание, всё на с марку.
Завтра будет год, как меня преследует головная боль.
Если кто-то встречался с таких, то помогите, пожалуйста.

Если врачи не могут найти источник боли и всякие МРТ, узи и прочее ничего не выявляют, а обезболивающие не помогают, то, возможно, имеет смысл посетить психотерапевта.

Скорее всего меня заминусят, но я не прикалываюсь.

А МРТ делал? Вдруг там +ткань

Какой диагноз ставят врачи? Мигрень? Если да,то ничем не помочь. Вы же исключили грыжу шейного отдела, аневризму , опухоль? Сдали анализы на все гормоны гипофиза?

думаете его там на какие-то МРТ отправляли?

"у меня голова болит! - надо худеть, не нервничайте, и пейте цитрамон".

особенно если в провинции, где из лекарств только ершик и йод

Начни есть человеческую еду и все ( не только голова) пройдёт!само собой. Погугли-'адекватное питание. Ну и на ютуб загляни по этой теме.

Именно здесь тебе и помогут!

КТ сделай. И головы, и шеи обязательно.

Пиздец, чувак, у тебя реально проблемы с головой. раз ты с этим сюда обратился.

Был случай на работе: работал у нас грузчик Сергей, постоянно жаловался на головную боль, что не проходит никогда, больше 1.5 лет. Однажды во время работы он потерял сознание, приехала скорая, увезли в больницу, при обследовании выяснилось, что у него рак мозга, через 6 дней он умер не приходя в сознание. Был на похоронах, печальная история. Проверьте себя.

Если болит затылок, то добро пожаловать в клуб любителей диклофенака. Остеохандроз это. У меня то же долго искали почему болит голова. на томографе нашли.

Проверь уровень гемоглобина и делай массаж воротниковой зоны.

Сколько же, блять, тупорылых советов тут. Пиздец :(

К стоматологу ходил? Только в нормальную клинику. Чтобы все посмотрели. Очень большая вероятность боли от зуба, если уж остальные врачи ничего не нашли.

У меня бывает головная боль из-за фронтита. Это как гайморит, только лобные пазухи. Обезболивающими не снимается.

Может вам тоже к ЛОРу?

Нельзя так наобум советовать. Если головные боли вызваны проблемами с щитовидкой, а больной будет пить всякие успокоительные, это начнет дополнительно угнетать деятельность щитовидной железы, и ему станет хуже. Вплоть до комы и смерти (гуглим "микседематозная кома, причины").

Да и 90% этого афобазола - крахмал.

1. Делаешь рентген черепушки. МРТ дорого и с этим пока можно подождать. Ищешь очаги кровозлияний и опухоли. Сразу скажу: если у тебя уже год голова болит и ты ещё не исдох, инсульта у тебя точно нет)) Но лучше перебдеть. И специалист из пункта 3 тебя все равно на рентген черепушки пошлет.

2. Меряешь давление. Если оно повышенное, идешь к неврологу и жалуешься.

3. Если головные боли постоянные, но усиливаются при магнитных бурях и перед дождем. Если лекарства не помогают ни хрена. Если ты спишь по 10 часов в сутки и не высыпаешься. Если боль не локализуется где-то в одной точке, а словно обручем охватывает всю голову до такой степени, что ты даже соображать не можешь.
ИДИ, БЛИН, К ЭНДОКРИНОЛОГУ! У тебя скорее всего с щитовидкой проблемы. А заодно попроси их проверить тебя на витамин Д, сахар и инсулинорезистентность. Все считают, что недостаток витамина Д вызывает рахит и т.д., так он ещё и головные боли может вызвать.

Если по результатам обследования не выявлен диагноз, являющийся причиной такого состояния, и если симптоматическое лечение не помогает, нужно идти к психиатру.

Устно послал? Если ваши жалобы отражены в карте и есть медицинское заключение о том, что в психиатрической помощи вы не нуждаетесь, то обращайтесь в МЗ своего территориального подразделения с письменным заявление о том, что вы длительное время страдаете головными болями, обращались - далее список - прошли такие то обследования, однако причину болей установить не удалось, состояние не улучшилось. Возможности получения медицинской помощи по территориалтному признаку исчерпаны. Просите вас направить для углубленного обследования в специализированное медучреждение за пределы области.

Так же посоветую обратиться в свою страховую компанию. Идите лично, пишите и подавайте им заявление, что были там то и там то, жаловались на то-то, помощи не получили. Просите проверить качество оказания вам медицинской помощи, а также принять меры к защите ваших прав на медицинскую помощь и охрану здоровья.

Любые заявления пишутся в двух экземплярах, один подаётся адресату, а второй с отметкой о времени и должности принявшего остаётся у вас на руках.