Общая теория неврозов фрейда

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ НЕВРОЗОВ

СОДЕРЖАНИЕ

ГЛАВА 1. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОПАТОЛОГИЯ: СПЕЦИАЛЬНЫЕ ТЕОРИИ НЕВРОЗОВ.. 4

1.1. Теория неврозов З. Фрейда. 4

1.2. Теория К. Юнга. 7

1.3. Концепция природы неврозов Адлера. 10

ГЛАВА 2. ТЕОРИИ НЕВРОЗА И ИХ РОЛЬ В ЛЕЧЕНИИ НЕВРОЗОВ.. 15

2.2. Ноогенная теория неврозов В. Франкла. 20

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.. 27

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность проблемы исследования: Понятие невроза связано с многообразными – как по форме проявлений, так и по степени выраженности – проявлениями психической жизни. Общим для них является переход от рационального способа реагирования на требования внешнего мира и адекватного управления внутренними побуждениями к неким иррациональным феноменам, кажущимся странными и не подлежащими произвольному контролю.

Невроз – психологический кризис, обусловленный состоянием разобщения с самим собой, или, более формально, умеренная диссоциация личности, обусловленная активизацией комплексов.

Теория и техника психоанализа базируется, в основном, на клинических данных, полученных при изучении неврозов. Хотя в последние годы наметилась тенденция расширять рамки психоаналитических исследований, включая нормальную психологию, психозы, социологические и исторические проблемы, наши знания в этих областях не прогрессировали так далеко, как наше понимание неврозов. Клинические данные по неврозам все еще снабжают нас наиболее достоверным материалом для формулирования психоаналитической теории.

Психоанализ утверждает, что психоневрозы базируются на невротическом конфликте. Конфликт ведет к обструкции\разрядки инстинктивных побуждений, что кончается состоянием "будь я проклят". Эго становится все менее способным справляться с усиливающимися напряжениями и, в конце концов, оказывается подавлено. Непроизвольные разрядки в клинике проявляются как симптомы психоневроза.

Термин "невротический конфликт" используется в единственном числе, хотя всегда имеется более чем один важный конфликт. Привычка и условность заставляют нас говорить о единственном конфликте. Невротический конфликт – это бессознательный конфликт между побуждением Ид, стремящегося к разрядке, и защитой Эго, отвращающей непосредственную разрядку или доступ к сознанию[1].

Целью данного исследования является изучение психоаналитической теории неврозов.

Объект исследования:психоаналитическая теория неврозов.

Предметом исследования выступают особенности возникновения и развития теории неврозов в психоанализе.

Цель исследования реализуется в решении следующих задач:

1. рассмотреть теорию неврозов З. Фрейда;

2. проанализировать теорию К. Юнга;

3. выявить особенности в концепции природы неврозов Адлера;

5. раскрыть ноогенную теорию неврозов В. Франкла.

Методы исследования:

1) изучение, обработка и анализ научных источников по проблеме исследования;

2) анализ научной литературы, учебников и пособий по психоанализу и др.

Структурно работа состоит из введения, двух глав, четырех подпунктов заключения и списка литературы.

ГЛАВА 1. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОПАТОЛОГИЯ: СПЕЦИАЛЬНЫЕ ТЕОРИИ НЕВРОЗОВ

Теория неврозов З. Фрейда.

Зигмунд Фрейд (1856–1939), австрийский врач и психолог, основатель теории и метода лечения неврозов, названного психоанализом и ставшего одним из наиболее влиятельных психологических учений XX века. Он пришел к выводу, что основной областью вытеснения является сексуальная сфера и что вытеснение происходит в результате реальной или воображаемой сексуальной травмы. Фрейд придавал большое значение фактору предрасположенности, которая проявляется в связи с травмирующим опытом, полученным в период развития и изменившим его нормальное течение.

Рис. 1. Этиологическое уравнение неврозов

По мнению З. Фрейда, при нормальной сексуальной жизни не может быть актуального невроза. При этом невротизирующий механизм начинает формироваться в раннем детстве (обычно в первые три года жизни), когда у ребенка появляется ряд сексуальных влечений, которые он расценивает как запретные, недозволенные (аутоэротизм, гомосексуальные или инцестуальные влечения)[3].

Фрейд, исходя из своих наблюдений, совместно со своим коллегой и учителем Й. Брейером, пришел к выводу о том, что симптомы невроза выполняют защитную функцию и являются неудачной попыткой справиться с болезненным переживанием. Эти сложные чувства, связанные с воспоминанием о травматическом опыте, находились вне сознания, но при этом они оказывали активное воздействие на сознание и поведение взрослого человека. Таким образом, Фрейд сделал открытие, что большая часть психический жизни протекает вне нашего сознания, т.е. является бессознательной.

Кроме того, Фрейд пытается классифицировать неврозы (включая и шизофрению) или установить их различие согласно периоду инфантильного развития, в котором возникла фиксация. С точки зрения этой теории, нервнобольной совершенно зависит от инфантильного прошлого; все позднейшие расстройства, нравственные конфликты, ощущение неполноценности и т. д. как бы порождены могущественными влияниями этого периода жизни. Соответственно, главная задача лечения заключается в развязывании этой инфантильной фиксации, которая понимается как бессознательное застревание ("зацикливание") сексуального либидо в некоторых инфантильных фантазиях и привычках.

Теория происхождения неврозов включает представление о психологическом конфликте; по словам Фрейда, это “переживание, возникающее в результате столкновения по крайней мере двух несовместимых тенденций, которые действуют одновременно как мотивы, определяющие чувства и поведение”. Классифицируя неврозы, Фрейд выделял психоневрозы, актуальные неврозы и неврозы характера. К стержневой психопатологической симптоматике он относил тревожные и астенические расстройства.

Опираясь на собственную теорию об организации психики и механизмах ее функционирования и возникновения неврозов, Фрейд разработал соответствующие лечебные методы. В одной из своих работ он писал: “Предположение о бессознательных психических процессах, признание теории сопротивления и подавления, детской сексуальности и эдипова комплекса образуют главные элементы психоанализа и базисные предпосылки этой теории; никто не может считать себя психоаналитиком, если он не признает их”. О цели психоаналитической терапии Фрейд писал: “Где было Ид, там будет Эго” т. е. бессознательные психические процессы должны быть максимально глубоко раскрыты и представлены сознанию для интеграции их в экзистенциальную организацию[4].

Все вышеизложенное является сущностью фрейдовской теории невроза.

Теория К. Юнга.

Любой невроз характеризуется диссоциацией и конфликтом, содержит комплексы и демонстрирует следы регрессии и понижение ментального уровня. По мнению Юнга, невротический приступ приступ, или взрыв, вспышка, целенаправлен, является благоприятной возможностью осознать, кто же вы есть на самом деле в противоположность тому, кто мы думаем, мы есть. Путем проработки симптомов, которые неизменно сопровождают невроз – беспокойство, страх, депрессия, вина и отдельный конфликт – мы все более осознаем свои личностные границы и обнаруживаем свою подлинную силу.

При любом нарушении в деятельности сознания энергия регрессирует и бессознательные содержания активизируются в попытке скомпенсировать возникшие неполадки, преодолевая тем самым и очевидную односторонность сознания. Неврозы, как и любые болезни, являются симптомами плохого приспособления. Как следствие появления какого-либо препятствия или мешающего воздействия – конституциональной слабости или дефекта, неправильного образования, воспитания, печального опыта, неадекватной установки и т. д. – человек избегает трудностей, которые приносит ему жизнь, стремясь, таким образом, обратно в инфантильный мир, мир детства. Бессознательное компенсирует эту регрессию, продуцируя символы, которые, будучи поняты объективно, т. е. путем сравнительного их изучения, реактивируют общие идеи, которые лежат в основе всех таких естественных систем мысли. Таким путем и происходит изменение установки, которая связывает диссоциацию между человеком таким, каков он есть, и человеком, каким он должен быть.

Юнг называл свою установку в отношении невроза энергетической или финальной, так как она базируется, прежде всего, на потенциальной энергетической последовательности или прогрессии, нежели на каузальной или механистической причине, приводящей к регрессии. Эти два взгляда нельзя считать несовместимыми, скорее они взаимодополнительны. Механистический подход обращен к прошлому в поисках причин психического дискомфорта в настоящем; Юнг же фокусируется на настоящем, обращаясь взглядом к будущим возможностям.

"Я больше не ищу причины невроза в прошлом, но пытаюсь отыскать ее в настоящем. Я спрашиваю, в чем заключается необходимая задача, которую пациенту не удалось завершить". "В психических расстройствах в любом случае недостаточно просто привести предполагаемые или реальные причины к сознанию. Лечение включает в себя интеграцию содержаний, которые оказались разобщенными, диссоциированными от сознания"[5].

Юнг возражал против прямого вмешательства в жизнь больного неврозом практическим советом, моральными или интеллектуальными инструкциями. Цель психоаналитической терапии он видел не только в устранении болезненного симптома, но и в укреплении здоровья, в стремлении помочь пациенту достигнуть душевной зрелости. Если по Фрейду, “где было Ид, там будет Эго”, то Юнг, исходя из требований индивидуальности, говорит: “Самость должна заменить Оно”.

Целью процесса индивидуализации является синтез различных аспектов сознательной и бессознательной памяти. По Юнгу, “если человек живет, он Должен бороться и жертвовать тоской, чтобы восходить к своему собственному росту"; по Фрейду, это значит, что человек должен "договориться с реальностью”.

Фрайберг, Австро-Венгрия (ныне Пршибор (Příbor), Чехия), улица Замечницкая (Zámečnická ulice), дом 117

Лондон, Maresfield Gardens 20

Зи́гмунд Фрейд (нем. Sigmund Freud — Зигмунд Фройд, полное имя: Сигизмунд Шломо Фрейд; 6 мая 1856, Фрайберг, Австро-Венгрия (ныне Пршибор,Чехия) — 23 сентября 1939, Лондон) — австрийский невролог, основатель психоаналитической школы, терапевтического направления в психологии, постулирующего теорию, согласно которой невротические расстройства человека вызваны многокомплексным взаимоотношением бессознательных и сознательных процессов.

Зигмунд Фрейд родился в семье галицийских евреев. Его отцу, Якову, был 41 год, он имел двух детей от предыдущего брака. Матери Зигмунда, Амалии Натансон, третьей жене Якова, был 21 год.

Большую часть своей жизни Фрейд прожил в Вене. В 17 лет закончил гимназию с отличием, осенью 1873 года поступил в Венский университет. В марте 1876 года Фрейд под руководством профессора Карла Клауса исследовал половую жизнь угря. В частности изучал наличие семенников у самца угря. Это была его первая научная работа.

Содержание

Рождение психоанализа

Несмотря на то, что большинство учёных считали сновидения либо набором механических воспоминаний о прошедшем дне, либо бессмысленным набором фантастических образов, Фрейд развивал точку зрения других исследователей о том, что сновидение есть зашифрованное сообщение. Анализируя ассоциации, возникающие у больных в связи с той или иной деталью сновидения, Фрейд делал вывод об этиологии расстройства. Осознавая происхождение своего заболевания, пациенты, как правило, излечивались.

В молодости Фрейд заинтересовался гипнозом и его применением для оказания помощи душевнобольным. Позже он отказался от гипноза, предпочтя ему метод свободных ассоциаций и анализ сновидений. Эти методы стали основой психоанализа. Фрейд также интересовался тем, что он называл истерией, а в настоящее время известно как конверсионный синдром.

Метод свободных ассоциаций

В противоположность традициям критического мышления XIX в., Фрейд предложил отказаться от контролирующей роли сознания при наблюдении за психическими процессами. По его мнению, сознание отсекает возникающие на периферии мысли и образы ещё до того, как они попадут в поле внимания анализирующего субъекта, тем не менее при анализе душевных движений именно эти мысли и образы могут оказаться наиболее важными.

Фрейд стал использовать метод свободных ассоциаций. Пациентам предлагалось расслабиться на кушетке и говорить все, что приходит им в голову, каким бы абсурдным, неприятным или непристойным оно не представлялось с точки зрения обыденных стандартов. Когда это происходило, оказывалось, что мощные эмоциональные влечения уносили неконтролируемое мышление по направлению к психическому конфликту. Фрейд утверждает, что первая случайная мысль содержит как раз то, что нужно, и представляет собой забытое продолжение воспоминания. Позже, он делает оговорку, что это не всегда бывает так. То, что возникающая у больного мысль не может быть идентична с забытым представлением, вполне объясняется душевным состоянием больного. В больном, во время лечения, действуют две силы — одна против другой: с одной стороны, его сознательное стремление вспомнить забытое, с другой — сопротивление, которое препятствует вытесненному или его производным вернуться в сознание. Если это сопротивление равняется нулю или незначительно, то забытое без всякого искажения возникает в сознании. Чем сильнее искажение под влиянием сопротивления, тем меньше сходства между возникающей мыслью — заместителем вытесненного и самим вытесненным. Тем не менее эта мысль должна иметь хоть какое-нибудь сходство с искомым, в силу того, что она имеет то же происхождение, что и симптом. Если сопротивление не слишком уж интенсивно, то по этой мысли можно узнать искомое. Случайная мысль должна относиться к вытесненной как намек.

Теория сновидений

Толкование сновидений есть Via Regia [царская дорога] к познанию бессознательного, самое определённое основание психоанализа и та область, в которой всякий исследователь приобретает свою убеждённость и своё образование. Когда меня спрашивают, как можно сделаться психоаналитиком, я всегда отвечаю: с помощью изучения своих собственных сновидений.

Основные положения теории сновидений Фрейда:

• Сновидение — это искажённый заместитель чего-то другого, бессознательного; кроме явного сновидения существует бессознательное скрытое сновидение, которое и проявляется в сознании в виде явного сновидения. Содержание бессознательного — вытесненные желания.
• Функция сновидений — оберегать сон. Сновидение — это компромисс между потребностью в сне и стремящимися нарушить его бессознательными желаниями; галлюцинаторное исполнение желаний, функция которого — оберегать сон.
• Сновидения проходят обработку: превращение мыслей в зрительные образы; сгущение; смещение; вторичную обработку; замену символами.

Первое предположение, которое возникает в ответ на вопрос о происхождении сновидений, состоит в том, что сновидение — реакция души на внешние или соматические раздражители, которые действуют на спящего. Однако непонятно, почему эти раздражители (например, звуки, которые слышит спящий) обычно сами не возникают в сновидении, а проявляются в совсем другом обличии. Кроме того, в сновидении присутствуют и другие элементы, не связанные по содержанию с внешними или соматическими раздражителями.

Бессознательные психические раздражители (скрытое сновидение) делятся на две группы.

Часть скрытого сновидения — это дневные впечатления (воспринимаемые образы, обдумываемые мысли, переживания), которые человек днём, в бодрствующем состоянии, полностью осознаёт когда они актуально переживаются (сознательное) или актуально не осознаёт, но может свободно вспомнить (предсознательное). Остатки, обрывки этих дневных впечатлений проявлявляются в сновидении.

Другая — главная — часть скрытого сновидения находится в бессознательном (в узком смысле этого слова) — в той сфере психики, где обитают бессознательные желания. Содержания бессознательного, в отличие от содержаний предсознательного, человек не может осознать по своему желанию. То, что приходит в сновидение из предсознательного и то, что приходит из бессознательного, различаются следующим образом. Если из дневной душевной жизни в сновидение может попасть всё из того, что днём переживается человеком — образы, желания, намерения, рассуждения и т. п., — то из бессознательного в сновидения приходят только скрытые желания, ибо там находятся только скрытые желания. Днём эти желания вытесняются, не допускаются в сознание особой инстанцией (цензура сновидения, или — в терминах более поздней модели Фрейда — Сверх-Я). Ночью же, когда человек неподвижен и физически не способен осуществить вытесняемые желания, деятельность цензуры ослабевает, что позволяет сэкономить психическую энергию, затрачиваемую на вытеснение; бессознательные желания же получают лазейку, через которую могут проникнуть в сознание, то есть в сновидение.

Однако нетрудно заметить, что нам снятся не сами наши желания, но галлюцинаторное исполнение желаний, то есть мы видим наши желания исполнившимися в образной форме (с использованием материала дневных впечатлений), как будто наяву.

Объяснить этот факт помогает следующий фундаментальный тезис Фрейда: функция сновидений — оберегать сон. Сновидение позволяет нуждающемуся в сне организму продолжать спать, защищая его сон от всех раздражений, которые могли бы прервать его. Именно этим объясняется преображение раздражителей, таких как звонок будильника, попадающих в сновидение — сновидение защищает сон от этого звонка, который должен был бы прервать его. Точно так же и бессознательное психическое раздражение — желание, прорвавшееся в сновидение, — должно было бы разбудить человека — ведь для того, чтобы осуществить это желание, человек должен был бы проснуться и действовать. Но сновидение, представляя желание осуществившимся, позволяет продолжать спать. Таким образом, сновидение — это компромисс между потребностью в сне и стремящимся нарушить его желанием, галлюцинаторное исполнение желаний, функция которого — оберегать сон.

В простейшей форме сновидение предстаёт у маленьких детей и в части случаев у взрослых. Это ничем не замаскированное галлюцинаторное исполнение желаний:

22-месячный мальчик как поздравитель должен преподнести корзину вишен. Он делает это с явной неохотой, хотя ему обещают, что он сам получит несколько вишен. Утром он рассказывает свой сон: Герман съел все вишни.

или выражение удовлетворения актуальных соматических потребностей, например когда спящий, страдающий от жажды, видит во сне, как он пьет.

Но сновидения далеко не всегда воплощают исполнение желаний в такой явной форме, как детские и простейшие взрослые сновидения. Обычно желания воплощаются в сновидении в настолько искажённом виде, что требуется применение специальных психоаналитических приёмов для того, чтобы выявить эти желания в сновидении.

Дело в том, что скрытые сновидения, прежде чем появиться в сознании спящего в виде явных сновидений, проходят особую обработку (работа сновидения). Работа сновидения состоит из четырёх компонентов:

1. превращение мыслей в зрительные образы;
2. сгущение;
3. смещение;
4. вторичная обработка.

Следующие два превращения скрытого сновидения осуществляются цензурой сновидения. Та же самая инстанция, которая днём не пропускает этически, эстетически или социально неприемлемые желания в сознание, ночью хотя и пропускает их, но при этом искажает до неузнаваемости.

Первый механизм цензуры — сгущение. Действие сгущения проявляется в том, что несколько элементов скрытого сновидения в явном сновидении воплощаются в одном элементе.

Из своих собственных сновидений вы без труда вспомните о сгущении различных лиц в одно. Такое смешанное лицо выглядит как А, но одето как Б, совершает какое-то действие, какое, помнится, делал В, а при этом знаешь, что это лицо — Г.

Кроме того, некоторые из элементов скрытого сновидения могут вовсе не отразиться в явном сновидении. Это также относится к действию сгущения в широком смысле этого термина.

Второй механизм цензуры — смещение. Работа этого механизма выражается в замене элемента скрытого сновидения намёком.

Видевший сон извлекает (hervorzieht) (определенную, знакомую ему) даму из-под кровати. Он сам открывает смысл этого элемента сновидения первой пришедшей ему в голову мыслью. Это означает: он отдает этой даме предпочтение (Vorzug).

Другому снится, что его брат застрял в ящике. Первая мысль заменяет слово ящик шкафом (Schrank), а вторая дает этому толкование: брат ограничивает себя (schränkt sich ein).

Кроме того, этот механизм может производить смещение акцента с одних элементов сновидения на другие, так что наиболее важные элементы скрытого сновидения оказываются почти незаметными в явном сновидении, и наоборот.

Четвёртое превращение, претерпеваемое скрытым сновидением — результат вторичной обработки. Вторичная обработка связывает явное сновидение в более или менее осмысленное целое — ведь механизмы, превращающие скрытое сновидение в явное, работают с каждым элементом скрытого сновидения отдельно, поэтому связи, которые в скрытом сновидении были между его элементами, разрушаются. Вторичная обработка не имеет отношения к скрытому сновидению, она просто приводит в порядок, приглаживает получившееся явное сновидение, придаёт ему видимость осмысленности. Последующее толкование сновидения этим только затрудняется, так как результат имеет лишь видимость осмысленности, — истинный смысл сновидения нужно искать в скрытом сновидении.

Кроме всего вышеперечисленного, существует ещё один способ представить в явном сновидении элементы скрытого. Это замещение скрытого элемента символом.

Символы, в отличие от обычных элементов явного сновидения, имеют всеобщее (одно и то же для разных людей) и устойчивое значение. Символы встречаются не только в сновидениях, но и в сказках, мифах, обыденной речи, поэтическом языке. Число предметов, изображаемых в сновидених символами, ограниченно.

Метод, которым Фрейд пользовался для толкования сновидений, таков. После того, как ему сообщали содержание сновидения, Фрейд начинал задавать об отдельных элементах (образы, слова) этого сновидения один и тот же вопрос — что рассказчику приходит в голову относительно этого элемента, когда он думает о нём? От человека требовалось сообщать все мысли, которые приходят ему в голову, невзирая на то, что некоторые из них могут казаться нелепыми, не относящимися к делу или непристойными.

Обоснование этого метода состоит в том, что психические процессы строго детерминированы, и если человеку, когда его просят сказать, что приходит ему в голову относительно данного элемента сновидения, приходит в голову некая мысль, эта мысль никак не может быть случайной; она непременно будет связана с данным элементом. Таким образом, психоаналитик не толкует сам чьё-то сновидение, но скорее помогает в этом сновидцу. Кроме того, некоторые особые элементы сновидений всё же могут быть истолкованы психоаналитиком и без помощи обладателя сновидения. Это символы — элементы сновидений, имеющие постоянное, универсальное значение, которое не зависит от того, в чьём именно сновидении эти символы появляются.

Последние годы жизни

Мучительно страдая от рака полости рта, вызванного курением, в 1939 году он попросил своего врача и друга Макса Шура помочь ему совершить эвтаназию, идея которой была в то время достаточно популярной. Тот дал ему тройную дозу морфина, от которой Фрейд умер 23 сентября 1939 года.

ОБЩАЯ ТЕОРИЯ НЕВРОЗОВ (1917-1916 г.)

ШЕСТНАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ. ПСИХОАНАЛИЗ И ПСИХИАТРИЯ

Но с другой стороны, вы ни минуты не должны полагать, что излагаемые мною психоаналитические взгляды являются спекулятивной системой. Это, напротив, опыт – либо непосредственное впечатление от наблюдения, либо результат его переработки. Является ли эта переработка достаточной и оправданной, выяснится в ходе дальнейшего развития науки, а по прошествии почти двух с половиной десятилетий, достигнув довольно престарелого возраста, я без хвастовства смею сказать, что работа, давшая эти наблюдения, была особенно тяжелой, интенсивной и углубленной. У меня часто создавалось впечатление, будто наши противники совершенно не хотят принимать во внимание это происхождение наших утверждений, как будто они полагают, что дело идет всего лишь о субъективных идеях, которым другой может противопоставить свое собственное мнение. Это поведение противников мне не совсем понятно. Может быть, это происходит от того, что врачи обычно так безучастны к нервнобольным, так невнимательно выслушивают, что они хотят сказать, что им кажется странной возможность получить из их сообщений что то ценное, т. е. проводить над ними серьезные наблюдения. В этой связи я обещаю вам, что, читая эти лекции, я буду мало полемизировать, особенно с отдельными лицами. Я не смог убедиться в правильности положения, что спор – отец всех вещей. Я думаю, он происходит из греческой софистики и страдает, как и она, переоценкой диалектики. Мне же, напротив, казалось, что так называемая научная полемика в общем довольно бесплодна, не говоря уже о том, что она почти всегда ведется крайне лично. Несколько лет назад и я мог похвалиться, что когда то вступил в настоящий научный спор с одним единственным исследователем (Левенфельдом из Мюнхена). Дело кончилось тем, что мы стали друзьями и остаемся ими до сегодняшнего дня. Однако я давно не повторял этот опыт, так как не был уверен в подобном исходе[59].

Детерминированное таким образом упущение пациента не является ни случайным, ни бессмысленным, ни даже незначительным, потому что, как мы увидим, оно определяет отношение пациента к врачу. Пациент принадлежит к большому числу тех, кто требует от врача подлинной власти, хочет быть ослепленным, запуганным. Может быть, спрашивая по телефону, в какое время ему лучше всего прийти, он рассчитывал увидеть толпу жаждущих помощи, как перед филиалом [фирмы] Юлиуса Мейнля.[60] И вот он входит в пустую, к тому же чрезвычайно скромно обставленную приемную, и это его потрясает. Он должен заставить врача поплатиться за то, что собирался отнестись к нему со слишком большим почтением, и вот он забывает закрыть дверь между приемной и кабинетом врача. Этим он хочет сказать врачу: ах, ведь здесь никого нет, и, вероятно, никто не придет, пока я буду здесь. И во время беседы он вел бы себя неблаговоспитанно и неуважительно, если бы его заносчивость с самого начала не осадили резким замечанием.

В анализе этого незначительного симптоматического действия вы не найдете ничего такого, что не было бы вам уже знакомо, а именно утверждение, что оно не случайно, а имеет какой то мотив, смысл и намерение, что оно входит в какую то душевную связь и свидетельствует как незначительный признак о каком то более важном душевном процессе. Но прежде всего этот проявившийся таким образом процесс не известен сознанию того, кто его совершает, потому что ни один из пациентов, оставлявших открытыми обе двери, не признался бы, что этим упущением он хотел выразить мне свое непочтение. Иной, пожалуй, и припомнит чувство разочарования при входе в пустую приемную, но связь между этим впечатлением и следующим за ним симптоматическим действием наверняка осталась неведомой его сознанию.

А теперь к этому небольшому анализу симптоматического действия давайте привлечем наблюдение за одной больной. Я выбираю такой случай, который свеж у меня в памяти, также и потому, что его можно относительно кратко изложить. В любом таком сообщении просто невозможно избежать некоторых подробностей.

Вот история болезни этой славной женщины. Не нужен большой психиатрический опыт, чтобы понять, что в противоположность другим нервнобольным она изобразила свою болезнь скорее слишком мягко, как мы говорим, диссимулировала, и что, в сущности, она никогда не теряла веры в обвинения анонимного письма.

Какую позицию займет психиатр в этом случае болезни? Как он поведет себя в случае симптоматического действия пациента, не закрывающего двери в приемную, мы уже знаем. Он объявляет его лишенной психологического интереса случайностью, которая его нисколько не касается. Но к случаю болезни ревнивой женщины такого отношения быть не может. Симптоматическое действие кажется чем то безразличным, но в симптоме болезни видится нечто значительное. Он связан с интенсивным субъективным страданием, он объективно угрожает совместной жизни семьи, так что является предметом неизбежного интереса для психиатра. Сначала психиатр пытается характеризовать симптом по его существенному свойству. Саму по себе идею, которой мучается эта женщина, нельзя назвать бессмысленной; ведь бывает, что немолодые мужья завязывают любовные отношения с молодыми девушками. Но что то другое в этом бессмысленно и непонятно. У пациентки нет никакого другого основания, кроме утверждения анонимного письма, верить в то, что ее нежный и верный супруг относится к этой совсем не редкой категории мужей. Она знает, что это письмо не имеет никакой доказательной силы, она в состоянии удовлетворительно объяснить его происхождение; она должна была бы себя уверить, что у нее нет никаких поводов для ревности, она и говорит это себе и тем не менее страдает так же, как если бы она признавала эту ревность совершенно оправданной. Идеи такого рода, неподвластные логическим и идущим от реальности аргументам, принято называть бредовыми идеями. Милая дама страдает, таким образом, бредом ревности. Такова, пожалуй, самая существенная характеристика этого случая болезни.

После этой первой констатации наш психиатрический интерес возрастает как будто еще больше. Если с бредовой идеей нельзя покончить ссылкой на реальность, то, пожалуй, она и не имеет корней в реальности. Откуда же она тогда происходит? Бредовые идеи бывают самого разнообразного содержания, почему в нашем случае содержанием бреда является именно ревность? У кого образуются бредовые идеи и, в частности, бредовые идеи ревности? Тут нам бы хотелось послушать психиатра, но здесь то он нас и подведет. Он вообще остановится только на одном единственном из наших вопросов. Он будет изучать историю семьи этой женщины и, может быть, ответит нам: бредовые идеи бывают у таких лиц, в семье которых неоднократно встречались подобные или другие психические нарушения. Другими словами, если у этой женщины развилась бредовая идея, то у нее было к этому наследственное предрасположение. Это, конечно, кое что, но разве все, что мы хотим знать? Все, что послужило причиной болезни? Следует ли нам довольствоваться предположением, что если вместо какого нибудь другого развился бред ревности, это не имеет значения, случайно и необъяснимо? И следует ли нам понять положение, заявляющее о преобладании наследственного влияния, и в отрицательном смысле: безразлично, какие переживания потрясли эту душу, раз ей было предопределено когда то заболеть помешательством? Вы захотите узнать, почему научная психиатрия не желает дать нам никаких дальнейших объяснений. Но я вам отвечу: плут тот, кто дает больше, чем имеет. Ведь психиатр как раз и не знает пути, ведущего к дальнейшему пониманию такого случая. Он вынужден довольствоваться диагнозом и неуверенным прогнозом дальнейшего течения болезни, несмотря на богатый опыт.

Но может ли психоанализ достичь в этом случае большего? Несомненно; надеюсь показать вам, что даже в столь трудном случае он способен открыть нечто такое, что дает возможность самого глубокого проникновения в суть дела. Во первых, прошу обратить ваше внимание на ту незначительную деталь, что пациентка прямо спровоцировала анонимное письмо, на котором основана ее бредовая идея, высказав накануне интриганке мысль, что для нее было бы величайшим несчастьем, если бы ее муж имел любовную связь с молодой девушкой. Этим она навела служанку на мысль послать ей анонимное письмо. Так что бредовая идея приобретает известную независимость от анонимного письма; она уже до него имелась у больной в форме опасения – или желания. Прибавьте к этому еще то, что дали два часа анализа других незначительных намеков. Правда, пациентка отнеслась очень отрицательно к требованию после рассказа своей истории сообщить дальнейшие размышления, приходящие ей в голову мысли и воспоминания. Она утверждала, что ей ничего не приходит в голову, что она уже все сказала, и через два часа попытка дальнейшей беседы с ней действительно вынуждена была прекратиться, так как она заявила, что чувствует себя уже здоровой и уверена, что болезненная идея больше не появится. Она сказала это, конечно, только из сопротивления и страха перед продолжением анализа. Но за эти два часа она все таки обронила несколько замечаний, которые допускают определенное толкование, даже делают его неизбежным, и это толкование проливает яркий свет на происхождение ее бреда ревности. Она сама была сильно влюблена в молодого человека, того самого зятя, по настоянию которого обратилась ко мне как пациентка. Об этой влюбленности она ничего не знала или, может быть, знала очень мало; при существовавших родственных отношениях эта влюбленность могла легко маскироваться под безобидную нежность. При всем нашем опыте нам нетрудно проникнуть в душевную жизнь этой 53 летней порядочной женщины и хорошей матери. Такая влюбленность, как нечто чудовищное, невозможное, не могла стать сознательной; однако она оставалась и как бессознательная лежала тяжелым грузом. Что то должно было с ней произойти, какой то выход должен был быть найден, и самое простое облегчение предоставил механизм смещения, который так часто участвует в возникновении бредовой ревности. Если не только она, старая женщина, влюблена в молодого мужчину, но и ее старый муж поддерживает любовную связь с молодой девушкой, то она освобождалась бы от упреков совести из за неверности. Фантазия о неверности мужа была, таким образом, охлаждающим компрессом на ее жгучую рану. Ее собственная любовь не осознавалась ею, но ее отражение, дававшее ей такие преимущества, навязчиво осознавалось в виде бреда. Все доводы против него, разумеется, не достигали цели, потому что направлялись лишь против отражения, а не против первоначального образа, которому оно было обязано своей силой и который неприкосновенно оставался скрытым в бессознательном.

А теперь сопоставим, что нам дал для понимания этого случая болезни короткий, но затрудненный психоанализ. Разумеется, при условии, что наши сведения получены правильно, чего я с вами не могу здесь обсуждать. Во первых, бредовая идея не является больше чем то бессмысленным или непонятным, она осмысленна, хорошо мотивирована, связана с аффективным переживанием больной. Во вторых, она представляет собой необходимую реакцию на бессознательный душевный процесс, угадываемый по другим признакам, и обязана своим бредовым характером именно этому отношению, его устойчивости перед натиском логики и реальности. Она сама есть что то желанное, своего рода утешение. В третьих, переживанием, независимо от заболевания, недвусмысленно определяется появление именно бредовой идеи ревности, а не какой нибудь другой. Вы ведь помните, что она накануне высказала интриганке мысль, что для нее было бы самым ужасным, если бы ее муж оказался неверным ей. Не оставляйте без внимания также обе аналогии с проанализированным нами симптоматическим действием, имеющие важное значение для объяснения смысла или намерения и определения отношения к имеющемуся в этой ситуации бессознательному.

Теперь я замечаю, уважаемые дамы и господа, что все время говорил о вещах, к пониманию которых вы еще не подготовлены. Я сделал это для того, чтобы сравнить психиатрию с психоанализом. А теперь я хочу спросить вас об одном: заметили вы какое нибудь противоречие между ними? Психиатрия не пользуется техническими методами психоанализа, она не пробует связывать что то с содержанием бредовой идеи и, указывая на наследственность, дает нам очень общую и отдаленную этиологию, вместо того чтобы показать более частные и близкие причины. Но разве в этом кроется противоречие, противоположность? Не является ли это скорее усовершенствованием? Разве признание наследственного фактора умаляет роль переживания, не объединяются ли оба фактора самым действенным образом? Вы согласитесь со мной, что, по существу, в психиатрической работе нет ничего, что могло бы противоречить психоаналитическому исследованию. Так что психиатры противятся психоанализу, а не психиатрия. Психоанализ относится к психиатрии приблизительно как гистология к анатомии: одна изучает внешние формы органов, другая – их строение из тканей и элементарных частичек. Противоречие между этими двумя видами изучения, одно из которых продолжает другое, просто трудно себе представить. Вы знаете, что сегодня анатомия считается основой научной медицины, но было время, когда вскрывать человеческие трупы для того чтобы познакомиться с внутренним строением тела, было так же запрещено, как сегодня кажется предосудительным заниматься психоанализом, чтобы узнать о внутреннем механизме душевной жизни. И может быть, в недалеком будущем мы поймем, что глубоко научная психиатрия невозможна без хорошего знания глубоко лежащих, бессознательных процессов в душевной жизни.

Возможно, среди вас найдутся и сторонники столь ненавидимого психоанализа, которым будет приятно, если он сможет оправдаться с другой, терапевтической стороны. Вы знаете, что наша сегодняшняя психиатрическая терапия не в состоянии воздействовать на бредовые идеи. Может быть, психоанализ благодаря своим взглядам на механизм [образования] симптомов способен на это? Нет, господа, он не может этого; он так же бессилен против этого недуга, как и любая другая терапия, по крайней мере, пока. Хотя мы можем понять, что произошло с больным, у нас нет, однако, никакого средства сделать это понятным для самих больных. Вы слышали, что мне удалось только начать анализ этой бредовой идеи. Станете ли вы поэтому утверждать, что анализ таких случаев не нужен, потому что бесплоден? Я думаю, что все таки нет. Мы имеем право, даже обязанность проводить исследование, не считаясь с непосредственным полезным эффектом. В конце концов мы не знаем, где и когда каждая частица знания превратится в умение, в том числе и терапевтическое. Если бы психоанализ был бы таким же безуспешным во всех других формах нервных и психических заболеваний, как в области бредовых идей, он все равно остался бы полностью оправданным как незаменимое средство научного исследования. Хотя тогда мы оказались бы не в состоянии применить его; люди, на которых мы хотим учиться, живые люди со своей собственной волей и по своим мотивам участвующие в работе, отказали бы нам в этом. Разрешите мне поэтому сегодня закончить сообщением, что есть большие группы нервных расстройств, где мы действительно смогли воплотить наши знания в терапевтическое умение, и что при известных условиях мы достигаем в случаях этих заболеваний, обычно трудно поддающихся лечению, успехов, не уступающих никаким другим в области внутренней терапии.