Как отдать ребенка в интернат для дцп

Интернат – учреждение не только для детей-сирот. В подобном учебном заведении, которое предоставляет место для проживания, могут оставаться и дети, чьи родители или попечители не лишены родительских прав. Органы опеки допускают временную отправку детей в интернат. Это разрешено в тех случаях, когда семейные обстоятельства не позволяют оказывать должный уход и внимание малышу или подростку. Обо всех подробностях сдачи ребенка в интернат без лишения родительских прав рассказано далее.

В каких случаях допускается сдача ребенка в интернат

Оформить чадо в интернат можно через органы опеки и районный отдел образования. Официально существует несколько поводов, достаточных для перевода ребенка:

  • Особенности проживания в интернате ↓
  • Порядок оформления в интернат ↓
  • Сроки пребывания ребенка в интернате ↓
  • Альтернативы ↓
  • плохое, неконтролируемое поведение ребенка (в данном случае основная цель перевода – перевоспитание);
  • недостаточное материальное обеспечение родителей;
  • стесненные условия проживания;
  • график родителей, который подразумевает длительное отсутствие дома, с раннего утра до позднего вечера.

Все перечисленные проблемы должны быть временными, если родители не хотят лишиться родительских прав. При обращении в ООП они должны подчеркнуть, что отдают ребенка в специальное учреждение лишь на определенный срок, по истечению которого обязуются забрать его и предоставить все необходимые условия для проживания, учебы и развития.

Если этого не произойдет, будет возбуждено судебное разбирательство с возможностью лишения родительских прав. Представителям несовершеннолетнего необходимо соблюдать осторожность, чтобы не довести до этого этапа. Впрочем, при соблюдении правил о том, что ребенка могут забрать, не стоит волноваться.

Что касается неофициальных причин сдать ребенка в интернат, чаще всего родители идут на такой шаг в целях перевоспитания. Если подросток проявляет агрессию по отношению к старшим родственникам, ворует, злоупотребляет спиртными напитками, особенно плохо учится, целесообразно будет отправить его в учреждение постоянного пребывания. Резкая смена обстановки, отсутствие попечительства родителей, строгие правила – все это позволит улучшить уровень дисциплины. Конечно, прибегать к такому варианту следует в крайнем случае, если все другие возможности уже были испробованы.

Особенности проживания в интернате

Интернаты бывают различных типов. Зачастую детей без лишения родительских прав сдают в учреждения пятидневного ночного пребывания. На выходных ребенок отправляется обратно к родителям, а в будни круглые сутки, в том числе ночью, остается в школе или детском саду. Конечно, в учебном учреждении несовершеннолетнему предоставляют питание и место для сна.

Возможен и вариант семидневного пребывания, когда ученики интерната отправляются к родителям лишь 2-3 раза в месяц. Такой вариант целесообразен, если родители проживают в небольшом населенном пункте, а ближайший интернат находится в нескольких часах езды.

Важно помнить, если родители сдают ребенка в учреждение семидневного пребывания без основательных аргументов, таких как расстояние, встает вопрос о лишении родительских прав.

В период пребывания в интернате ребенок, если он уже достиг 6-7 лет, продолжает свое обучение в рамках общеобразовательной программы. Возможно обучение и по специальным системам, если речь идет о детях-инвалидах или несовершеннолетних с отклонениями умственного и психического развития. Детям с хроническими заболеваниями или степенью инвалидности в обязательном порядке предлагаются восстановительные меры: лечебная физкультура, занятия с психологом, логопедом и другими специалистами.

Конечно, резкая смена места жительства и временная потеря опеки родителей – это серьезный удар для ребенка. Родителям следует хорошо подумать, прежде чем отправить несовершеннолетнего в интернат. После отправки отношения с родителями могут резко ухудшиться.

Порядок оформления в интернат

Чтобы сдать ребенка в интернат без лишения родительских прав, для начала необходимо обговорить этот момент с самим несовершеннолетним. Если ему уже исполнилось 10 лет, согласие ребенка обязательно. Если несовершеннолетний в возрасте от 10 до 18 лет отказывается проживать в учреждении постоянного пребывания, отправить его в интернат, скорее всего, не получится. Эта процедура возможна только в случае лишения родительских прав, что в рассматриваемой ситуации является нежелательным.

После получения согласия со стороны ребенка, необходимо обратиться сразу в несколько органов: ООП или органы опеки и попечительства, интернат, в который родители собираются определить ребенка, а также в районный отдел образования.

Порядок действий следующий:

  1. Обращение в районный отдел образования. Необходимо объяснить ситуацию, привести аргументы, почему ребенка нужно перевести в интернат. После этого будут привлечены ООП.
  2. Беседа с органами опеки и попечительства. На данном этапе будет произведена проверка условий содержания ребенка. ООП проверят жилищные условия, сверят их с нормами по количеству квадратных метров на ребенка, в целом оценят обеспеченность родителей. Без внимания не останется и эмоциональная обстановка в семье, отношения. Если родители не применяют к ребенку насилие, не нарушают законодательство, а просто временно не могут содержать ребенка, тогда выносится решение об отправке в интернат без лишения прав опеки. В противном случае начинается судебное разбирательство.
  3. Если ООП не увидели никаких причин лишить родителей их прав, то законный представитель ребенка вновь обращается в районный отдел образования с пакетом документов. Отдел выдает ребенку путевку в определенный интернат. Родители вправе выбрать конкретное учреждение.
  4. Заключительный этап – это оформление трехстороннего соглашения. Родители, представители ООП и администрация интерната должны заключить соглашение о передаче ребенка на обучение и проживание в учреждение постоянного пребывания.

Теперь о нюансах. Чтобы районное отделение образования выдало путевку, необходимо предоставить ряд документов:

  • паспортные данные родителей или законных представителей;
  • решение суда о наделении родительскими правами, если ребенок не является родным;
  • свидетельство о рождении или паспорт ребенка, если ему уже исполнилось 14 лет;
  • медицинская карта с результатами общей диспансеризации ребенка;
  • заключение ООП об условиях проживания.

Если ребенок страдает от хронических заболеваний, является инвалидом, обязательно необходимо представить справку об имеющихся нарушениях, а также программу реабилитации. На основании этих документов несовершеннолетний будет направлен в то учреждение, где ему могут оказать необходимую медицинскую и реабилитационную поддержку.

Сроки пребывания ребенка в интернате

Сроки нахождения ребенка в специальном учреждении строго регламентированы. Согласно нормам, они должны составлять минимум 3 месяца, максимум – один год. Сроки четко прописываются в соглашении с интернатом. Помимо сроков пребывания в учреждении, указываются также обязанности всех сторон, в том числе и родителей.

Если родители не будут выполнять свои обязанности (забрать ребенка на выходные, оплатить обучение и проживание, поддерживать с ним связи и т.д., условия выбираются индивидуально), после истечении срока договора они лишаются родительских прав.

Есть возможность оставить ребенка в интернате дольше, чем на один год. Для этого по истечении 12 мес. после отправки необходимо продлить соглашение. Для этого придется снова привлечь ООП и подписать уже новый договор. Такая мера целесообразна только в том случае, если родители за время пребывания несовершеннолетнего в интернате уже начали улучшать жилищные условия, получили более высокооплачиваемую работу и т.д. Если положение семьи остается таким же бедственным, возможно лишение родительских прав.

Альтернативы

Не обязательно переводить несовершеннолетнего в интернат, если в семье возникли проблемы. Существуют дополнительные возможности.

Самый оптимальный вариант и для ребенка, и для родителей – это узкоспециализированные школы, направленные на воспитание спортсменов, кадетов или же гениев в определенной отрасли науки. Попасть в такие учреждения сложнее, чем в интернат – необходимо успешно сдать экзамены и пройти отбор. Но плюсы перевешивают:

  • обучение в таких учреждениях (если они государственные) предоставляется полностью бесплатно, как и проживание;
  • отсутствует риск лишения родительских прав;
  • ребенок чувствует себя комфортнее, так как контингент в интернате куда хуже, чем в спортивной или кадетской школе;
  • пребывание в спортивной, гуманитарной, кадетской или иной специализированной школе позволяет не просто решить проблему с дисциплиной, проживанием или материальным обеспечением, но и дает ребенку билет в успешную взрослую жизнь.

Родителям с проблемными отпрысками следует обратить особое внимание на военные училища. В них детям привьют основы дисциплины, что во многих случаях поможет справиться с тяжелым характером подростка.

Прежде чем перевести несовершеннолетнего в учреждение постоянного пребывания, обязательно нужно провести с ним беседу, желательно с привлечением детского психолога. В период пребывания ребенка в учебном учреждении важно поддерживать с ним контакт, чтобы отношения в семье не ухудшились.

Портал “Сноб” опубликовал интервью с директором Центра лечебной педагогики о детях инвалидах, о их жизни в специализированных интернатах и том, как мы можем помочь.

Добровольческое движение “Даниловцы” работает в одном из таких интернатов. Волонтерская группа дважды в неделю посещает детей.

Анна Битова: Когда вся жизнь проходит в одной комнате — это называется тюрьма

– Анна Львовна, в чем был смысл этой проверки?

– А что был за состав комиссий, сколько детских домов и интернатов вы посмотрели?

– В Москве семь детских домов-интернатов для глубоко умственно отсталых детей. В них находятся 1869 человек. Приказ Голодец состоял в том, что надо создать комиссии, проверить всех детей по всей стране, введя в комиссии негосударственные экспертные организации. И как факт нас совершенно удивительным образом ввели в комиссию — я настолько удивилась тому, что вообще нас пускают в интернаты (туда очень сложно попасть), что согласилась и предложила ввести в комиссию также нашего доктора-психиатра и нашего нейропсихолога. Мы обошли все интернаты, я лично посетила все семь интернатов и прошла каждую комнату, заглянула, посмотрела, задала вопросы. И по каждому интернату мы сделали короткое заключение о том, что мы увидели. Кроме этого, в каждом интернате мы пять-шесть детей выборочно обследовали на предмет соответствия диагноза. Это оказалось довольно тяжело, потому что это очень грустно, бессмысленно и бестолково: мы это посмотрели — а дальше-то что мы делаем?

Расскажите, что вы увидели.

– Я для начала расскажу, что мы увидели в документах. В какой-то момент мы попросили данные из всех интернатов, из которых, после несложного анализа, выяснилось, что в Москве из 1869 детей, которые живут в интернатах для детей с тяжелой умственной отсталостью, только 63 сироты. 63 человека! У всех остальных по сути есть родители.

И вот дальше там очень важные цифры. Около 300 детей находятся в интернатах, потому что их родителей лишили родительских прав. Но всех остальных родители просто своими руками отдали в интернат, и государство это разрешило.

Две самые большие группы детей в этих интернатах — это дети, чьи родители отказались от родительских прав и дети, которые живут в интернатах, продолжая оставаться родительскими детьми. У этой последней группы есть живые родители, которые остаются опекунами своих детей. Большая часть родительских детей находятся на постоянном проживании в интернатах. То есть они там круглый год, родители могут иногда взять домой, но берут далеко не все и очень редко. Они остаются родителями детей-инвалидов, они остаются с этим статусом, притом что ребенок круглосуточно находится в интернате. Они получают льготы по проживанию, по проезду, преждевременную пенсию с 50-ти лет. То есть человек ничего не лишается за то, что он отдал ребенка в интернат. Для меня это был один из самых тяжелых моментов во всей этой истории.

И никому не понятно, как это получается. Вот это место — самое интересное для меня.

Еще одна важная вещь, что треть из этих 1869 (я все время привожу московские цифры) — это дети с синдромом Дауна. Рождается ребенок с синдромом Дауна, и тут же родителям предлагают его отдать. По-прежнему все родители говорят, что в роддоме продолжают рекомендовать отдать. И если мы говорим про Москву, то половина московских родителей соглашаются и отдают. В Москве это очень большой прогресс: раньше сдавали 92%, сейчас 50%. Но это все равно главным образом результат давления. В первую очередь попадают под эту историю дети с синдромом Дауна, дети с синдромом кошачьего крика и носители еще некоторых генетических синдромов, потому что их видно с рождения, их не так много. А остальные родители спокойно забирают ребенка домой, даже не подозревая, что у них будут какие-то проблемы. Проблемы появляются потом: если это ДЦП, то около года, если ребенок с аутизмом, то проблемы появляются в два-три года. Годам к пяти все более-менее понимают, что имеют ребенка-инвалида. В Москве он ходит в какую-нибудь лекотеку, в детский садик, сейчас дошкольная помощь достаточно хорошо развита, если родители активные, они найдут место, куда пойти. А вот когда ребенку исполнится семь лет, и лекотека или детский сад кончатся, его отправят на психолого-медико-педагогическую комиссию, где скажут, что ребенок необучаем или что для него нет школы, или что было бы лучше отдать ребенка в интернат, ему там будет лучше. То есть реально получается, что наши медики и педагоги просто отправляют туда, увеличивают поток. Вот таким образом они там и оказываются. Большой процент, я уверена, в этом.

– Если бы надо было как-то в общем сформулировать основную проблему психоневрологических интернатов, она в чем?

– Я думаю, что главная проблема в закрытости. Мы очень были впечатлены, это жутко совершенно и не дает ни жить, ни спать, ни есть. Я для себя эту задачу поставила как первую: надо, чтобы туда кто-то ходил. Если в каждый интернат придет волонтерская группа, я уже буду считать, что я не зря туда сходила. И с этим даже есть какие-то подвижки. Департамент оказался в этом вполне благосклонен, то есть приказ издали о том, что надо пускать волонтеров. Пускают все равно пока не очень, правда.

– А от чего они закрываются, почему так?

– Потому что эта система очень медицински ориентированная. Например, процент медицинского штата там намного выше, чем педагогического. Представим себе детей с особенностями развития в семье. Мама должна, конечно, какими-то медицинскими знаниями обладать, но не очень большим количеством. А педагогическими — должна, и мам учат педагогическим и воспитательным навыкам. Она должна воспитывать ребенка, на ней эта функция. А тут получается такой перекос в медицинскую сторону. Это не дает уход сделать развивающим, уход очень больничный. Это, с одной стороны, безопаснее, конечно, а с другой стороны, не дает возможности развиваться.

– Больничный уход — это что значит? Что дети там под какими-то седативными препаратами?

– Мытые, чистые, об этом сейчас большая забота, получают усиленное питание шесть раз в день. И да, они много получают всяких лекарств и медицинских процедур. Много медицинских препаратов, я думаю, что можно было бы и поменьше. Но для этого должны быть другие условия жизни: если человеку совершенно нечего делать, то, естественно, он будет самостимулироваться, у него будет аутоагрессия. Вызывать рвоту, кусать себя, биться головой.

– Правда, что детей не только медикаментозно успокаивают, но и связывают?

– Мне кажется, что пока мы ходили, ни один ребенок не был зафиксирован. Я не думаю, что это всегда так, но я думаю, что у персонала просто нет другого выбора. В отделениях милосердия дети получают очень мало, не занимаются, очень мало в их жизни происходит событий. В большинстве интернатов все происходит в одной комнате — едят и спят, комната обычно очень маленькая, часть интернатов имеет 3-4 квадратных метра общей площади на ребенка. То есть его некуда оттуда — из кровати или со стула, где он целый день сидит, — достать. А если сидит и делать нечего, то будет биться и кусаться. Это результат просто. В общем, вторая мысль, что надо выводить в школу.

– Выводить в школу детей из интернатов, вы имеете в виду? Чтобы ночевал там, а днем был в школе?

– Ну как все. Все ходят в школу — и он бы ходил в школу, в детский сад чтобы ходил. Пока это кажется очень сложным, потому что даже приход к нам в центр в гости на час — это целое событие.

– В других регионах не дали интернатам образовательных лицензий и все-таки начинают вывозить. Например, Владимир: у них интернат очень тесный, два квадратных метра на ребенка, даже невозможно представить, как они там, бедные, живут, но при этом они их учат. Не всех, но 24 человека ездят в школу. Это дело, это выход в свет, это перспектива какой-то интеграции. Потому что понятно, что когда ты проводишь много лет в одном месте замкнутом, то ты и не вырвешься оттуда никогда, это практически нереально.

– Последнее время много говорят о подушевом финансировании. Правда ли, что денег государство на детей тратит достаточно?

– В Москве — 118 000 в месяц на ребенка. Представляете, что дома можно на эти деньги с ребенком сделать? Вообще интернатное пребывание — это самое дорогое, что может быть на свете. Надо организовать персонал, персонал должен быть сменный: кто-то дежурит ночью, кто-то дежурит днем, в выходные. А когда ты просто живешь с ребенком, тебе же никто за это не платит. Я думаю, что если бы семьям просто по 50 тысяч дали, то они детей не отдавали бы. Моя идея состоит в том, что надо хотя бы удвоить то, что сейчас дается, потому что сейчас сумма меньше прожиточного минимума. В Москве на ребенка-инвалида родители получают около 12 тысяч, на взрослого — что-то около 18.

Мы все время задавали вопрос: почему не хотят увеличить деньги родителям? Это бы в перспективе точно бы решило проблему. На что отвечают справедливо, что родителей слишком много. В Москве всего 32 тысячи детей-инвалидов. Поэтому, понятное дело, если каждому из родителей дать по 118 тысяч, то наша бедная Москва разорится. Хорошо, предположим, что мы честно возьмем эти 118 тысяч и разделим на 10 детей, добавим каждой маме по 10 тысяч. Мы удвоим их бюджет. Я уверена, что даже если 25 тысяч будет иметь семья с ребенком-инвалидом, то уход детей из семьи будет гораздо меньше. Это уже другие деньги, на это можно жить. А на 12 тысяч жить нельзя: либо есть какая-то другая поддержка, либо мама героическая. Не все же героические, а ведь бывает, что еще есть другие дети.

Вот буду теперь это везде предлагать, а получится или нет — не знаю.

– Тяжело поверить, что единственное, почему детей отдают в интернаты, — это тяжелое материальное положение. Что еще?

– Основная причина в том, что нет никаких предложений. Ребенок сидит дома, у него нет никаких занятий, мама не может нанять кого-то, потому что материально плохо живут, она должна работать. Притом что по закону сейчас какого угодно ребенка можно устроить в школу в Москве. Это бывает довольно хлопотно, но, в общем, это доступно.

– То есть восьмилетнего неразговаривающего ребенка, например, с аутизмом…

– Сколько хочешь. Если мама хочет, он пойдет в школу.

– И что там будет делать?

– Вы знаете, от школы зависит. В какой-то просто ерундой будет заниматься, в какой-то — очень толково. Сейчас есть несколько очень приличных школ, которые берут тяжелых детей с аутизмом. Нормально, потихоньку будут учить, будет социализироваться. К 18 годам, может, даже говорить начнет.

– А почему про это никто не знает? Это что, какая-то секретная информация?

Нет человека, который бы отвечал за семью. Должно быть так, как на Западе: в семье рождается ребенок с нарушениями развития, как у нас говорят — инвалид. Выделяется куратор этой истории, и он ведет эту семью; в некоторых странах — от начала до конца, в некоторых — передает из ведомства в ведомство, но он ведет, он отвечает за то, чтобы семья получила нужные медицинские, социальные и образовательные услуги. У нас большинство семей сидит и вообще не подозревает, что они имеют право на какие-то услуги, и ими никто не занимается. Наша соцзащита бабушками лучше занимается: все-таки у бабушки, если она одинока, есть прикрепленный соцработник, и он отвечает, чтобы она получала лекарства, чтобы она оформила себе инвалидность, чтобы она прошла диспансеризацию. А тут как бы никто не виноват: родила себе инвалида — прыгай с ним сама. А это очень сложно. Ну, и образование не хочет таких детей тоже, оно, конечно, борется за то, чтобы их не взять.

– При этом директоров интернатов тоже можно понять. Они опекуны этих детей, несут за них уголовную ответственность. Понятно, почему они так боятся их отпускать. С этим разве что-то можно сделать?

– Мне кажется, что это же не новая история. Не может быть 500 детей и один опекун. Должны быть опекуны, и желательно, чтобы они были внешние, а не те, кто там живет. И пока директор интерната будет опекуном, это будет все продолжаться, потому что это неестественно, когда как опекун он заказывает эти услуги и как исполнитель их исполняет. Поэтому непонятно вообще, где тут система контроля и каким образом это все нужно контролировать. Это неправильно.

– Вы занимаетесь этой темой больше 20 лет. Изменилась интернатная система?

– Все-таки динамика очень хорошая. Специально пересмотрела документальный фильм о российских интернатах, снятый французскими журналистами в 90-е: когда все голые, 30 человек в палате, лежат на клеенке, выглядят как будто из Освенцима только что вышли. Сейчас все-таки все одеты, белье, можно сказать, шикарное. И запах: несколько лет назад еще я приходила в некоторые интернаты, и пахло так, что на этаж войти было невозможно. Сейчас нет запаха, то есть, видимо, достаточное количество памперсов, моющих средств. Да, я понимаю, что к моему приходу специально мыли, но тем не менее. Появился педагогический персонал — в палатах милосердия его не было вообще, сейчас пускай минимум, но кто-то пытается с детьми разговаривать, кто-то пытается что-то делать. Появились школы.

То есть денег стало больше, финансировать стали лучше, но весь ужас в том, что это-то и есть порочный путь: нельзя только улучшать существование в интернатах, тогда мы получим еще большее количество людей, которые будут туда детей сдавать. Надо улучшать существование дома, все силы должны быть отправлены на поддержку семьи, чтобы она не отдала. Надо рассматривать каждый случай, когда имеется тяжелый инвалид и семья хочет отдать, каждую семью в тяжелой жизненной ситуации. И нужно организовывать помощь.

– Вы говорите все время об отделениях милосердия. Как детей распределяют по этим отделениям?

– Обычно выделяют несколько отделений. Для детей постарше так называемое трудовое; для детей с более высоким интеллектом, но с тяжелой органикой может называться медико-социальным. Соответственно, совсем тяжелые (по разным причинам: могут быть двигательно тяжелые, то есть человек достаточно неплохо соображает, но находится в отделении милосердия, потому что, скажем, на коляске, а могут быть потому, что с поведением не в ладах) оказываются в отделении милосердия, и иногда его оттуда могут перевести на повышение, а могут и не переводить.

Мне кажется, вообще нельзя делить. Их начинают делить очень часто еще в домах ребенка, и это самое страшное. Последний раз я была в доме ребенка, и вроде бы они начали наконец-то смешивать. Потому что разделение на перспективных и на неперспективных — самое опасное.

Например, потому что персонал, который работает с очень тяжелыми, от них так устает, что даже не разговаривает. Потому что у детей нет примера перед глазами: если дети с синдромом Дауна находятся в помещении, где вообще нет никого, кто мог бы хорошо говорить, то им не с кого брать пример, и они так и не научаются говорить. Когда они находятся в месте, где люди говорят, то они вполне успешно подражают, и у них все получается. Это очень важная часть обучения — нахождение в говорящей среде, и очень важно за этим смотреть.

– Каким вам показался персонал, который работает в этих интернатах?

Для меня было страшно мучительно это все еще и потому, что очень стерильно: все белое, светлые стены, белый потолок, и люди лежат целыми днями в кровати — вообще не на чем взгляд остановить.

И я первое, что сказала: нельзя что-нибудь повесить? Мне говорят: стены после ремонта, если повесим, то испортим ремонт. Я говорю: есть же наклеивающиеся картинки. И когда я пришла по второму кругу, то я увидела, что на стенах наклеены какие-то картиночки, к потолку привешены бумажные модули, чтобы хотя бы у ребенка, который лежит целыми днями и таращится в потолок, на чем-нибудь глаз останавливался. Я как-то, когда еще ни в какую комиссию не входила, консультировала детей из одного интерната. Обнаружила, что у детей в 15 лет не сформировано прослеживание. Когда ребенок следит за движущимся предметом глазами. Я показывают на 15-летнюю девочку и говорю: как такое может быть? Отвечают: ну, она лежит в углу, мимо нее мало ходят. Грустно очень. И хотя бы такая мелочь, а вроде что-то меняется. Или в одном интернате мне сказали, что теперь санитарки детей из кроватей вынимают. Это светлая мысль, которую я пыталась тоже до всех донести, что человек не должен быть в кровати круглосуточно, а его надо оттуда куда-нибудь вынимать. Нет места — вынимайте в коридор, куда хотите, но это неправильно, он должен есть в другом месте, играть в другом месте. Это неестественно, это тюрьма называется, когда все происходит в одной комнате, включая туалет. И вот санитарка мне одна говорит, что уже два месяца вынимают каждый день всех из кроватей. Это, говорит, после вашего визита. Я, конечно, не обольщаюсь сильно, но мне было приятно.

Понятно, что у меня в голове какая-то западная картинка, но в семье ты же не будешь целый день в постели! Понятно, если больной полностью лежачий, то ты его пытаешься на коляске вывезти, все равно как-то организовать жизнь по-другому.


Отдать больного родственника в учреждение и полностью отказаться от него – не одно и то же — в этом легко убеждаешься, послушав истории людей. Они регулярно (иногда по нескольку раз в неделю) навещают своих родных в ДДИ и ПНИ, проводят с ними отпуск, пытаются следить за качеством их жизни, а главное – любят.


Наталья, по образованию педагог, работает агентом по недвижимости:

Выписались мы из больницы, приехали в общежитие – мы с мужем были студентами. Дочке поставили диагноз ДЦП. Через месяц больница, потом операция… Моему мужу, так как он служил в Афганистане и был инвалидом 1-й группы, дали квартиру, куда мы переехали.

В 1994 году я родила сына, а в 1995 году мой муж погиб. И получилось, что в 28 лет я остаюсь с двумя детьми, одной 9 лет, другому годик.

Помогли прабабушка и бабушка.

Я отправила дочку в ту же деревню, где я родилась. Сама работала, ездила навещать дочку. Забирала ее в Петербург на лечение, снова отвозила в деревню. Потом прабабушка умерла, бабушка стала болеть, пришлось дочку оттуда забрать. Но здесь некуда ее было пристроить – никакие учреждения ее не брали.

Каждый год 9 ноября я пишу ей письма и сохраняю их в тетрадке, каждый год оправдываюсь…

В интернат к ней я ездила два раза в неделю. А по достижении совершеннолетия моя дочь переехала в интернат для взрослых. Все мои знакомые знают, что я никогда свою дочь не бросала. Я никогда ее не стеснялась – мы вместе много где бывали.

Я ведь всегда не только раз или два раза в неделю навещала ее и навещаю, но и домой на выходные забираю, и в отпуск беру в разные поездки.

Бывало и так, что летом мы выезжали на дачу вместе с Аней и ее подругами из интерната. И я не чувствую ни своей ущербности, ни ее ущербности. Аня такая, какая есть. И я такая, какая есть. К интернату Аня привыкла, даже иногда не хочет домой. Но прописала я ее к себе. И, конечно, понимаю, что ПНИ – это вариант плохой. Если я найду ей новый коллектив, живущий в более приемлемых условиях, может быть, что-то изменится.

Когда я вижу мам, которым по 70 лет, то думаю, что у меня в запасе лет 20. Но вообще хотелось бы найти какой-то вариант в ближайшие лет пять – чтобы Аня жила не в интернате.


Татьяна Сергеевна, бухгалтер, сейчас на пенсии:

Мне надо было работать, а специализированного учреждения в городе, куда я могла его отвезти утром и забрать вечером, не было, нигде его не брали. До 10 лет он был там, а потом мне удалось перевести его в интернат в черте города. Перевела я его – опять-таки на пятидневку – только потому, что в прежний интернат мне было далеко ездить. Но я брала его домой не только на выходные.

В детстве он часто болел, и в эти периоды мы с ним сидели дома – я брала больничный. До 18 лет Саша жил в этом интернате, а потом я забрала его домой на постоянное проживание.

А перед Новым 2009-м годом я поскользнулась на улице, пошла в травму, а там выяснилось, что у меня перелом со смещением и вывих локтевого сустава. Меня направили в больницу. Саша был дома. Я позвонила женщине из нашей организации, которая жила неподалеку от нас, попросила ее зайти к нам домой, покормить Сашу и уложить его спать. Она забрала Сашу на ночь к себе, сказала, что не смогла оставить его одного.

Он мыл посуду, еще что-то по дому делал.

Сестра моя двоюродная приезжала из Сестрорецка, готовила нам еду. Подруги тоже приезжали, помогали, гуляли с Сашей. После того, как мне сняли гипс, выяснилось, что образовалась контрактура – рука разгибалась только на 30%. В Институте травматологии сказали, что нужна операция, то есть надо ложиться к ним в клинику. Было понятно, что это надолго.

И тогда я решила оформить Сашу в интернат для взрослых. Ему уже было 25 лет. И меня сразу же лишили опекунства. Ну, что сделаешь? Поплакала – и все. Сейчас навещаю Сашу регулярно, стараюсь брать домой на выходные.


Екатерина, по образованию архитектор, работает няней:

В чем выражаются нарушения его поведения? Например, он очень привязчивый – говорит какую-нибудь околесицу и требует, чтобы на эту его речь эмоционально откликались.

Если человек не готов вступать в такой эмоциональный диалог, брата это раздражает, он становится агрессивный.

Я уехала учиться в Санкт-Петербург. А мама 20 лет пыталась как-то с братом жить, лечить его. Но у него агрессия еще и именно на близких родственников, в первую очередь на того, кто с ним живет и его опекает. И я увидела, что мама уже не справляется с этой нагрузкой – тогда стала говорить ей, что его надо отправить в интернат, так как создается угроза жизни мамы.

Мы нашли в области небольшой интернат – в нем проживает около 60 подопечных. Сначала он это воспринял ужасно, просился домой.

Мать очень тяжело это все переживала, обвиняла себя, меня, у нее началась депрессия, от которой ей тоже пришлось лечиться.

Постепенно, с годами брат привык жить в интернате. Живет он там в достаточно хороших бытовых условиях – в комнате четыре человека, есть телевизор, холодильник. Ну и народу не так уж много, с соседями по комнате нормальные отношения.

Единственное – им не хватает еды. А навещать его каждую неделю и привозить дополнительные продукты мама не может потому, что интернат за городом, часто проделывать такой путь ей не по силам. Так что она навещает его раз в месяц и еще забирает в отпуск. Раньше отпуск оплачивался – на две недели выделялись деньги на его содержание из его пенсии, а теперь сказали, что не будут. И нам приходится покупать на свои деньги даже лекарства. Дееспособности брата лишили, опекуном его является интернат.

Половина квартиры, где живет мама, была в собственности брата, поэтому теперь получается, что наследник этой жилплощади – интернат. Мама хочет квартиру продать и переехать в Петербург, так как ей уже восьмой десяток, а из близких родственников у него только я.

Брата она тоже хочет перевести в какой-то интернат здесь, но как это осуществить, пока непонятно. Она, конечно, хочет, чтобы у него была какая-то перспектива жизни в более-менее нормальных бытовых условиях.

Я не смогу за ним ухаживать, если он будет жить дома, так как у меня дочка с аутизмом и легкой умственной отсталостью, ей недавно исполнилось 18 лет.

Конечно, я хочу помогать брату и не оставлю его, когда мама уйдет, но пока мы находимся в замкнутом круге. Дочь моя живет дома, в интернат отдавать ее я не хочу.

Кто же виноват?


Это только три истории из множества подобных. По словам моих собеседниц, подопечных, которых навещают родственники, в некоторых ПНИ едва ли не большинство. Кто-то из этих родственников свыкся с ситуацией, воспринимает ее как норму. А кто-то пытается создавать альтернативы ПНИ – проекты поддерживаемого проживания.

Многие родители инвалидов, с которыми я общался, говорят о том, что самым предпочтительным вариантом для их взрослых детей было бы сопровождаемое проживание в условиях, приближенных к обычным – либо социальная квартира, либо отдельный дом, рассчитанный на небольшое количество человек. Опыт такой уже есть, но он штучный – все существующие проекты созданы усилиями общественных организаций, ресурсы которых весьма ограничены.

Другое препятствие – закон об опекунстве. Близкие могли бы проявлять гораздо большую заботу о своих официально признанных недееспособными родственниках, проживающих в ПНИ, если бы не принятый еще в советские времена закон, по которому опекуном поступающего в учреждение на постоянное проживание недееспособного человека автоматически становится само это учреждение в лице его директора.

Но это не касается полустационарной формы. Также на практике родственники человека, находящегося на пятидневном пребывании в ПНИ, остаются его опекунами.

Законопроект, разработанный для изменения ситуации, в которой интернат одновременно является поставщиком услуг и опекуном – то есть обязан контролировать качество услуг, оказываемых недееспособным, был принять в Госдуме в первом чтении, но дальше ничего не происходит.

Читайте также:

Пожалуйста, не занимайтесь самолечением!
При симпотмах заболевания - обратитесь к врачу.