Если нервы сдают будь выше их эмили дикинсон

Из сотен прочитанных замечательных стихов Эмили Дикинсон я выбрала здесь самые любимые, сопроводив их прекрасным, на мой взгляд, переводом на русский язык. Авторов нескольких переводных стихов найти не смогла.

Эмили Элизабет Дикинсон ( 1830 , Амхерст, Массачусетс — 1886 года, там же) — американская поэтесса.

При жизни опубликовала менее десяти стихотворений (большинство источников называют цифры от семи до десяти) из тысячи восьмисот, написанных ею. Даже то, что было опубликовано, подверглось серьёзной редакторской переработке, чтобы привести стихотворения в соответствие с поэтическими нормами того времени. Стихи Дикинсон не имеют аналогов в современной ей поэзии. Их строки коротки, названия, как правило, отсутствуют, и часто встречаются необычная пунктуация и использование заглавных букв. Многие её стихи содержат мотив смерти и бессмертия, эти же сюжеты пронизывают её письма к друзьям.

Хотя большинство её знакомых знали о том, что Дикинсон пишет стихи, масштаб её творчества стал известен только после её смерти

Паук – сам из себя – прядет
Серебряный уток –
Разматывая, как танцор,
Мерцающий моток –
Его призванье – украшать
Убогость наших стен –
Как бы из пустоты – творя
Свой дивный гобелен –
Из мысли – целый мир соткать –
И радугу – из мглы –
Чтоб через час – комком свисать
С хозяйкиной метлы –

(пер. Григорий Кружков)

Семья Дикинсон занимала почтенное положение в Амхерсте, штат Массачусетс. Дед поэтессы был одним из основателей Амхерстского колледжа, где ее отец служил казначеем, одновременно занимаясь адвокатской практикой и политической деятельностью – однажды он даже избирался в Палату представителей Конгресса США. Выросшие дети не разлетелись из гнезда: старший брат Остин, женившись, жил в соседнем доме, младшая сестра Лавиния, как и Эмили, не вышла замуж.

Главным событием молодости Эмили Дикинсон стала, по-видимому, дружба с молодым адвокатом Бенджамином Ньютоном, проходившим практику в конторе ее отца. Он руководил чтением, учил восхищаться великой поэзией, понимать красоту и величие мира. В 1850 году он уехал из Амхерста, а три года спустя умер. Много позднее Дикинсон вспоминала: “Когда я была еще совсем девочкой, у меня был друг, учивший меня Бессмертию, – но он отважился подойти к нему слишком близко – и уже не вернулся”.

В разлуке с Ньютоном у Эмили созрела мысль посвятить свою жизнь поэзии. Но после смерти старшего друга источник ее стихов пересох. Новое дыхание пришло в конце 1850-х годов, в разгар эпистолярного романа с сорокалетним священником из Филадельфии Чарльзом Уодсвортом. Была ли это любовь, душевная привязанность или мистическая близость, ясно одно – это было чувство исключительной интенсивности. Оно породило настоящий творческий взрыв: подсчитано, что только за три года с 1862 по 1864 ею написано более семисот стихотворений.

В том же самом 1862 году случилось так, что Эмили Дикинсон завязала переписку с известным в Новой Англии литератором Томасом Хиггинсоном, ставшим на многие годы ее постоянным корреспондентом и “поэтическим наставником”, а также издателем первого ее сборника стихов – но уже после смерти поэтессы.

Я взял слова “поэтический наставник” в кавычки, потому что их отношения были своеобразны: в каждом письме Эмили просила у Хиггинсона оценки и совета, назвала себя смиренной ученицей, но ни разу не воспользовалась его советами и продолжала все делать по-своему. А он указывал на просчеты и огрехи в ее стихах – неправильные ритмы и рифмы, странную грамматику – все, что было индивидуальной, во многом новаторской манерой Дикинсон, и что сумели адекватно оценить лишь критики XX века.

Литературное наследие Эмили Дикинсон – около тысячи восьмисот стихотворений, большая часть которых была найдена в комоде после ее смерти, и три тома писем, многие из которых не менее замечательны, чем ее стихи.

(из предисловия к собственным переводам стихов Е.Д. )

***
They say that "Time assuages" -
Time never did assuage-
An actual suffering strengthens
As Sinews do, with age-

Time is a Test of Trouble,
But not a Remedy-
If such it prove, it prove too
There was no Malady-

Сказали: "Время лечит".
Не лечит никогда.
Страданье, как и мышцы,
Лишь укрепят года.

Но время - как проверка
Для тех, кто уцелел.
С годами стало легче?
Ну, значит, не болел.

Too few the mornings be,
Too scant the nigthts.
No lodging can be had
For the delights
That come to earth to stay,
But no apartment find
And ride away.

Здесь слишком кратки дни
И скудны ночи,
Чтобы могли они
Сосредоточить
Восторги, что здесь жить хотели,
Но не нашли приюта
И улетели.

(пер. Леонид Ситник)

The Road was lit with Moon and star—
The Trees were bright and still—
Descried I—by the distant Light
A Traveller on a Hill—
To magic Perpendiculars
Ascending, though Terrene—
Unknown his shimmering ultimate—
But he indorsed the sheen—

Звезда над полем – и луна
Осеребрила склон –
Далекий путник на холме
Сияньем окружен –
Какую он штурмует высь –
Печальный сын равнин?
Но эту даль и млечный свет –
Он оправдал – один –

(пер. Григорий Кружков)

To mend each tattered Faith
There is a needle fair
Though no appearance indicate
'Tis threaded in the Air

And though it do not wear
As if it never Tore
'Tis very comfortable indeed
And spacious as before

Чтоб аккуратно зачинить
Изодранную Веру –
Нужна невидимая нить –
Из воздуха – к примеру –

Стежок невидимой иглы –
Взгляните – вот как ловко –
И вновь она – целехонька –
Сияет, как обновка!

(пер. Григорий Кружков)

How much the present moment means
To those who've nothing more —
The Fop — the Carp — the Atheist —
Stake an entire store
Upon a Moment's shallow Rim
While their commuted Feet
The Torrents of Eternity
Do all but inundate —

Как много значит миг для тех,
Кто только им богат!
Повеса – Щеголь – Атеист –
Лелеют – будто клад –
Один быстротекущий миг –
Пока у самых ног
Вскипает – затопляя их –
Бессмертия поток –

(пер. Григорий Кружков)

A Word dropped careless on a Page
May stimulate an eye
When folded in perpetual seam
The Wrinkled Maker lie

Infection in the sentence breeds
We may inhale Despair
At distances of Centuries
From the Malaria -

Одна случайная строка
Порой зацепит глаз –
Когда творца простыл и след –
Сильна зараза фраз –

И через целые века,
Быть может, ты вдохнешь –
Того отчаянья туман –
Той малярии дрожь.

(пер. Григорий Кружков)

I held a Jewel in my fingers –
And went to sleep –
The day was warm, and winds were prosy –
I said "'Twill keep" –

Я сжала аметист в руке –
И спать легла –
“Он мой, – шептала я сквозь сон –
В нем нету зла”.
Проснулась – где мой талисман?
Исчез – во сне –
Лишь аметистовая грусть –
Осталась мне –

(пер. Григорий Кружков)

If you were coming in the Fall,
I'd brush the Summer by
With half a smile, and half a spurn,
As Housewives do, a Fly.

If I could see you in a year,
I'd wind the months in balls---
And put them each in separate Drawers,
For fear the numbers fuse---

If only Centuries, delayed,
I'd count them on my Hand,
Subtracting, til my fingers dropped
Into Van Dieman's Land,

If certain, when this life was out---
That yours and mine, should be
I'd toss it yonder, like a Rind,
And take Eternity---

But, now, uncertain of the length
Of this, that is between,
It goads me, like the Goblin Bee---
That will not state--- its sting.

Шепни, что осенью придешь –
И лето я смахну,
Как надоевшего шмеля,
Прилипшего к окну.
А если год придется ждать –
Чтобы ускорить счет –
Смотаю месяцы в клубки
И суну их в комод.
И если впереди – века,
Я буду ждать – пускай
Плывут века, как облака
В заокеанский рай –
И если встреча суждена
Не здесь – в ином миру,
Я жизнь сдеру – как шелуху –
И вечность изберу –
Но мне – увы – неведом срок –
И день в тумане скрыт –
И ожиданье – как оса
Голодная – язвит.

(пер. Григорий Кружков)

It dropped so low – in my Regard –
I heard it hit the Ground –
And go to pieces on the Stones
At bottom of my Mind –
Yet blamed the Fate that flung it – less
Than I denounced Myself,
For entertaining Plated Wares
Upon My Sliver Shelf –

Столь низко пал – в моих глазах –
Я видела – как он –
Вдруг раскололся на куски –
Издав печальный звон –
Но не судьбу бранила я –
А лишь себя одну –
Что вознесла – такой предмет –
В такую вышину –

(пер. Григорий Кружков)

Not all die early, dying young—
Maturity of Fate
Is consummated equally
In Ages, or a Night—

A Hoary Boy, I've known to drop
Whole statured—by the side
Of Junior of Fourscore—'twas Act
Not Period—that died.

Не всяк умерший молодым
Безвременно поник –
Бывает юноша – седым,
Ребячливым – старик.
Судьба свершается над тем,
Кто стать собой успел –
Деяний счет, а не годов
Решает – кто созрел.

(пер. Григорий Кружков)

To pile like Thunder to its close
Then crumble grand away
While Everything created hid
This — would be Poetry —

Or Love — the two coeval come —
We both and neither prove —
Experience either and consume —
For None see God and live —

Нагромоздить миры – как гром –
И разнести их в прах –
Чтоб содрогнулись все и вся –
Вот это – о стихах –

И о любви – они равны –
То и другое – Вспых –
И – Тьма – кто Бога увидал –
Тому не быть в живых –

(пер. Григорий Кружков)

The Dying need but little, Dear,
A Glass of Water’s all,
A Flower’s unobtrusive Face
To punctuate the Wall,

A Fan, perhaps, a Friend’s Regret
And Certainty that one
No color in the Rainbow
Perceive, when you are gone.

Что нам потребно в смертный час?
Для губ – воды глоток,
Для жалости и красоты –
На тумбочке цветок,
Прощальный взгляд – негромкий вздох –
И – чтоб для чьих-то глаз –
Отныне цвет небес поблек
И свет зари погас.

A word is dead
When it is said,
Some say.
I say it just
Begins to live
That day.

Мысль умирает, говорят,
Лишь произнесена.
А я скажу,
Что в этот миг
Рождается она.

• рецензии
• сериалы

Про реальную жизнь великой тихони Эмили Дикинсон вряд ли можно снять очень увлекательное кино. Главная жалоба биографов Дикинсон — о ней известно очень мало, а что известно — то очень скучно.

Эмили Элизабет Дикинсон, старшая из троих детей, родилась в 1830 году и всю жизнь прожила в маленьком городке в Массачусетсе, в известной и уважаемой семье. В то время будущее у всех девушек из хороших семей было приблизительно одинаковое: отучиться в школе, по возможности удачно выйти замуж, родить детей и быть богиней домашнего очага до конца своих дней. Ни тебе университета, ни карьеры, ни, упаси Боже, избирательного права. Стой у плиты, накрывай на стол, одевайся со вкусом, улыбайся гостям. Будь покладиста и во всем слушайся мужа.

К счастью, замуж Дикинсон так и не вышла, всю жизнь провела в доме родителей, и была не столько богиней домашнего очага, сколько чем-то вроде бесплатной прислуги и сиделки для своих домашних — тоже занятие не из веселых. Ее мать рано слегла от обострения разных хронических болезней, и Дикинсон ухаживала за ней до конца ее дней. Дикинсон не очень любила работу по дому (покажите, кто ее любит), но с удовольствием занималась выпечкой и садом. Своим современникам она запомнилась, скорее, как опытный садовод и увлеченный ботаник; многих восхищал ее прелестный гербарий, в котором было около 500 экземпляров растений, и довольно экзотических.

Кажется, ну что мы тут говорим о человеке, который только и знал, что пек пироги да цветочки засушивал, о чем вообще кино?

Родные знали, что Дикинсон пишет стихи, но никто и не догадывался, что после смерти Эмили ее сестра Лавиния найдет сорок исписанных тетрадей, а в них — около 1800 (!) никогда не издававшихся стихотворений.

Тексты Дикинсон — сильные, страстные, оригинальные, с неожиданной пунктуацией и обилием непривычных заглавных букв — говорят о бурной внутренней жизни, которую втайне от всех вела наша тихая богиня домашнего очага. Даже по меркам своего времени Дикинсон считалась странноватой: одевалась исключительно в белое (кто-то скажет, что белый — цвет невинности, но в одном из своих стихотворений Дикинсон опишет белый как цвет пылающего огня, цвет страсти), никогда не делала визиты и не принимала гостей, в последние годы жизни и вовсе не выходила из собственной комнаты. И в этой комнате она писала великие стихи, которые сейчас учат в школе все американские подростки.

И вот перед нами костюмированная, анахроничная, довольно обаятельная молодежная комедия, где с великой затворницей сильно не церемонятся.

Проблема в том, что если убрать за скобки грядущую славу, то дерзкий и обаятельный подросток Эмили ничем не отличается от других дерзких и обаятельных подростков. Любая сильная и смелая героиня любого актуального янг-эдалта — бойка, остроумна, топит за женскую дружбу и фем-повестку: женщинам запрещен вход в университет, что за дела! Создатели сериала кропотливо воссоздают исторические костюмы, но речь персонажей оставляют нарочно ультрасовременной — поэтому, конечно, если у вас есть цель выучить молодежный жаргон, то Dickinson надо смотреть обязательно.

Все это так похоже на все остальные веселые фильмы о подростках-бунтарях и так не похоже на умницу Эмили Дикинсон, которая не собиралась никому ничего доказывать, которой было совершенно плевать, станет она известной поэтессой или нет, которая пережила всех Дикинсонов и не только их, что даже не знаю, что и сказать.

Ну, например, в сериале очень крутой саундтрек.

понедельник, 19 декабря 2011 г.

2 (128)
Bring me the sunset in a cup,
Reckon the morning's flagons up
And say how many Dew,
Tell me how far the morning leaps –
Tell me what time the weaver sleeps
Who spun the breadths of blue!

After great pain, a formal feeling comes –
The Nerves sit ceremonious, like Tombs –
The stiff Heart questions was it He, that bore,
And Yesterday, or Centuries before?

The Feet, mechanical, go round –
Of Ground, or Air, or Ought –
A Wooden way
Regardless grown,
A Quartz contentment, like a stone –

This is the Hour of Lead –
Remembered, if outlived,
As Freezing persons, recollect the Snow –
First – Chill – then Stupor – then the letting go –

14 (378)
I saw no Way – The Heavens were stitched –
I felt the Columns close –
The Earth reversed her Hemispheres –
I touched the Universe –

And back it slid – and I alone –
A Speck upon a Ball –
Went out upon Circumference –
Beyond the Dip of Bell –

Through the Dark Sod – as Education –
The Lily passes sure –
Feels her white foot – no trepidation –
Her faith – no fear –

Afterward – in the Meadow –
Swinging her Beryl Bell –
The Mold-life – all forgotten – now –
In Ecstasy – and Dell –

The Moon is distant from the Sea,
And yet, with Amber Hands –
She leads Him – docile as a Boy –
Along appointed Sands –

He never misses a Degree;
Obedient to Her Eye,
He comes just so far – toward the Town,
Just so far – goes away –

Oh, Signor, thine the Amber Hand,
And mine – the distant Sea –
Obedient to the least command
Thine eyes impose on me –

The name They dropped upon my face
With water, in the country church,
Is finished using, now,
And They can put it with my Dolls,
My childhood, and the string of spools,
I've finished threading – too –

Baptized, before, without the choice,
But this time consciously, of Grace
Unto supremest name –
Called to my Full – The Crescent dropped –
Existence's whole Arc filled up,
With one small Diadem.

If You Were Coming In The Fall,
I’d brush the summer by
With half a smile and half a spurn,
As housewives do, a Fly.

If I could see you in a year,
I’d wind the months in balls –
And put them each in separate Drawers,
For fear the numbers fuse –

If only Centuries, delayed,
I’d count them on my Hand,
Subtracting, till my fingers dropped
Into Van Dieman’s Land*.

If certain, when this life was out –
That yours and mine, should be,
I’d toss it yonder, like a Rind,
And take Eternity –

But now, uncertain of the length
Of this, that is between,
It goads me, like the Goblin Bee,
That will not state – its sting.

Когда бы осенью пришёл,
Я лето бы смела,
Хозяйка муху так смахнёт,
С улыбкой, со стола.

Знать, что увижу через год,
Я б месяца смотала,
Клубки бы спрятала в комод,
Их время не настало.

Века застопорились вдруг –
Считала б их усиленно,
Выкидывая – пальцы – с рук
Аж до земли Ван-Димена.

И если знать наверняка:
За смертью – бесконечность,
Жизнь шелухою отмела
За твой глоток бы – вечность.

Простёрло время два крыла –
Безжалостно длинны,
И жалит нечисть, не пчела,
И раны не видны.

The Black Berry – wears a Thorn in his side –
But no Man heard Him cry –
He offers His Berry, just the same
To Partridge – and to Boy –

He sometimes holds upon the Fence –
Or struggles to a Tree –
Or clasps a Rock, with both His Hands –
But not for Sympathy –

We – tell a Hurt – to cool it –
This Mourner – to the Sky
A little further reaches – instead –
Brave Black Berry –

Многие поэты имеют репутацию замкнутых людей. И Эмили Дикинсон - яркий тому пример. Ее стихи опережают время. И сегодня ее творения описывают как величайшие из когда-либо созданных.

Большинство стихотворений Дикинсон не были опубликованы при ее жизни. Возможно, ее стихи были отредактированы для защиты имиджа Эмили. В жизни поэтессы много тайн.

Семья Эмили

Эмили Элизабет Дикинсон родилась в Амхерсте, штат Массачусетс, 10 декабря 1830 года. Ее семья была хорошо известна в штате Массачусетс, но они были не очень богаты. Ее отец был юристом, а дедушка - одним из основателей колледжа в Амхерсте.

У Эмили был старший брат Уильям Остин и младшая сестра Лавиния. Тетя Эмили описывала Эмили как хорошую девочку, совершенно здоровую, довольную и беззаботную.

Подростковые годы

Сказать, что Эмили Дикинсон была умна, было бы преуменьшением. Она посещала занятия по английской и классической литературе, латыни, ботанике, геологии, истории, психологии и арифметике.

Писатели, которые повлияли на ее творчество

Она также читала книгу Шарлотты Бронте "Джен Эйр", которая ей так понравилась, что она приобрела пса ньюфаундленда и назвала его Карло - в честь собаки-персонажа Сент-Джон-Ривер.

Стихи и пьесы Уильяма Шекспира также сильно ее впечатлили и потрясли.

Уникальный стиль

Поэзия Дикинсон сочетает в себе трансцендентализм Эмерсона с ее собственной склонностью к каламбурам, иронии и сатире. Дикинсон писала о цветах и ​​садах довольно часто. Ее озабоченность смертью часто появлялась в ее стихах.

Проблемы со зрением

В 1863 году, когда Дикинсон было около 30 лет, у нее начались проблемы со зрением. Яркий свет причинял ей боль, и ее глаза начинали болеть, когда она пыталась писать, что являлось огромной проблемой для нее как для поэта.

В 1864 году она поехала к офтальмологу Генри Уилларду Уильямсу в Бостон. Историки считают, что у Дикинсон, вероятно, был ирит (воспаление радужки). К счастью, в 1865 году симптомы болезни у Эмили исчезли.

Она жила рядом со своей семьей всю жизнь

Дикинсон провела большую часть своей взрослой жизни в изоляции. Ей не нравилось общаться, хотя она поддерживала близкие отношения с братом и сестрой.

Ее брат Остин женился и имел троих детей. Его семья жила по соседству с Эмили. Эмили очень сблизилась с женой Остина, Сьюзен, и некоторые из лучших стихов Дикинсон были адресованы ей. Некоторые ученые считают, что Дикинсон таила в себе тайные романтические чувства к жене своего брата.

Она, возможно, любила загадочного человека

Эмили Дикинсон отправляла письма таинственному человеку, которого назвала Мастером. Дикинсон, казалось, была влюблена в этого человека. Эти письма были написаны между 1858 и 1862 годами.

У ученых разные теории относительно того, кем может быть этот человек. Некоторые полагают, что этот Мастер мог быть наставником Эмили, редактором газеты, преподобным, сокурсником, Богом или вымышленной музой.

Она не была замужем

Многие считают Эмили Дикинсон спинстером (женщиной, у которой никогда не было романтических отношений с мужчиной), но спустя почти два десятилетия после того, как она писала письма Мастеру, у поэтессы завязались отношения с судьей Отисом Лорд, вдовцом, который был другом ее отца.

В 1883 году Отис Лорд сделал предложение Эмили Дикинсон, но он так и не получил ответа. Исследователи ее биографии считают, что она не была расположена к браку.

Она страдала от тревожного расстройства

Любой, кто проводит большую часть своего времени в одиночестве, вероятно, имеет для этого веские основания. В молодости Дикинсон отдалилась от остального мира. Некоторые ученые думают, что она была просто интровертом, который хотел сосредоточиться на своей поэзии, другие полагают, что она страдала от тревожного расстройства.

У матери поэтессы были эпизоды тяжелой депрессии в течение ее жизни, поэтому Эмили, возможно, унаследовала это состояние. В 1862 году Дикинсон написала в дневнике, что испытала ужас, который она не могла никак объяснить.

Хотя Эмили не выходила из дома, она не была полностью изолирована. Она общалась с подругой через письма, ее брат и сестра регулярно навещали ее.

Это миф, что она носила только белое

Поскольку Эмили Дикинсон была довольно загадочным персонажем, стали распространяться слухи о ее личности и эксцентричности. Перед смертью Дикинсон часто носила белое платье. Она сказала своей семье, что хочет быть похороненной в белом гробу в белом халате. Это привело людей к выводу, что Эмили была просто странной женщиной, которая всегда носила белое, но это совсем не так.

Есть несколько ее фотографий в темной одежде, и в одной из записей в дневнике она рассказывает о коричневом платье.

Как умерла поэтесса

Мать Эмили умерла в 1882 году, а на следующий год умерли от тифа ее брат Остин и его младший сын. Эмили испытывала глубокую скорбь.

Летом она потеряла сознание, когда пекла на кухне. Ее здоровье начало быстро ухудшаться, и она фактически была прикована к кровати в течение нескольких месяцев. Историки полагают, что она страдала от хронического воспаления почек. Ее состояние продолжало стремительно ухудшаться, и 15 мая 1886 года Эмили Дикинсон умерла в возрасте 55 лет.

Скромная похоронная процессия прошла через лютиковое поле. По ее просьбе, Эмили Дикинсон была похоронена в белом гробу, украшенном синими полевыми фиалками с ароматом ванили.

Как ее поэзия была наконец опубликована

Дикинсон не хотела, чтобы ее стихи были опубликованы. На самом деле, она попросила свою сестру Лавинию сжечь все ее произведения после ее смерти. Лавиния сдержала свое обещание и сожгла большинство ее писем, но Эмили не дала никаких конкретных инструкций о 40 тетрадях и листах бумаги в запертом сундуке.

Лавиния обратилась за советом к Сьюзен, и работы Эмили были опубликованы.

Первое издание

Первый том стихов Дикинсон был отредактирован Мейбл Лумис Тодд, любовницей Остина, и другом Т. Хиггинсоном. Он был опубликован в 1890 году. Хотя Тодд утверждал, что были внесены несущественные изменения, книга была в значительной степени отредактирована, чтобы соответствовать грамматическим стандартам того времени. Эти изменения стерли большую часть уникальной и целенаправленной пунктуации Эмили Дикинсон.

Позже были опубликованы более точные редакции оригинальных рукописей Эмили. К стихам Дикинсон многие композиторы написали музыку.

Эмили и Мейбл на самом деле никогда не встречались

В 1883 году брат поэтессы Остин завел роман с писательницей по имени Мэйбл Лумис Тодд. Девушки писали друг другу, но они никогда не встречались лично. Должно быть, это было довольно неловко, потому что Эмили дружила со Сьюзен, женой Остина.

После смерти Эмили Мейбл стала чем-то вроде эксперта Дикинсон. Она читала лекции о жизни поэтессы и отредактировала несколько книг ее стихов и писем.

Дикинсон была садовником

Эмили Дикинсон была главным садовником в доме своей семьи на протяжении всей своей жизни. Она выращивала сотни цветов, а также сажала и ухаживала за овощами, яблонями, вишнями и грушами.

Она также наблюдала за теплицей на участке, где находились жасмин, гардении, гвоздики и папоротники. Эмили часто писала о растениях и садоводстве в своей поэзии, очевидно, найдя это занятие довольно вдохновляющим.

В доме Дикинсон сады были восстановлены исследователями.

Она никогда не публиковалась под своим именем

Томас Уэнтворт Хиггинсон, друг и наставник Дикинсон, думал, что она была отличным писателем, но он отговаривал ее от публикации, потому что считал, что широкая публика не оценит ее работ так, как их следует оценить.

В период с 1850 по 1878 год в газетах и ​​журналах было опубликовано 10 стихотворений Дикинсон и одно письмо, но Эмили не предоставила эти стихи сама, и они не были опубликованы под ее именем. Поэтесса создала свои собственные небольшие сборники стихов для своих друзей и семьи.

Ещё при жизни об Эмили ходила слава, по крайней мере, в родном городе. Но вовсе не о её поэтическом таланте: о том, что Эмили пишет стихи, знало очень мало людей. Для большинства горожан она была сумасшедшей старой девой, затворницей, которая иногда бродит вокруг своего дома, глядя перед собой, словно безумица. На самом деле, Эмили теряла зрение, и взгляд её был взглядом почти слепого человека — но такое объяснение широкой публике было неинтересно. А в остальном горожане были правы. Эмили была затворницей, Эмили была старой девой, а если принять за аксиому, что каждый настоящий поэт безумен — тогда она была и безумицей тоже.

На похоронах были все свои. Никакой пышности. Среди пришедших попрощаться со странной старой девой был популярный в то время литератор Томас Хиггинсон, один из тех, кто хранил тайну о её маленьком увлечении.

И Томас Хиггинсон был одним из немногих, кто не удивился, когда сестра Эмили, также старая дева Лавиния, разбирая вещи покойной, обнаружила там одну тысячу семьсот семьдесят пять стихотворений. И, судя по всему, также Томас Хиггинсон, хранитель тайны Дикинсон, способствовал тому, чтобы первый сборник стихов Эмили увидел свет — хотя при её жизни сурово отговаривал её от всяких публикаций.

Неисправимая

Детство Эмили Дикинсон не назовёшь безоблачным, хотя она не знала нужды, над ней никто не издевался и крупные бедствия прошли мимо неё. Её отец, преуспевающий адвокат, был из тихих, холодных тиранов, уверенных, что только они знают, в чём состоит чужое счастье, и подавляющих своих близких, чтобы они не сопротивлялись, когда их делают счастливыми правильно, а не как им в голову взбредёт.

Ещё ухаживая за будущей женой, Дикинсон-старший писал ей в повелительном тоне, чтобы она готовилась к рациональному счастью, именно в такой формулировке.

Но Эмили достался твёрдый характер её отца и, хотя она не противостояла ему напрямую, она всё же бунтовала по‑своему. Когда её отправили учиться в женскую семинарию, она обнаружила, что всех учениц там тщательно делят по религиозности и набожности. Большинство девочек легко вливались в образ настоящей христианки, часть считалась исправляющимися, и в последней части оказалась Эмили — в безнадёжных. Не потому, что она как-то отрицала существование Бога, а потому, что отвергала всякий формализм в вере.

Безнадёжных девочек, двадцать шесть человек, постоянно собирали, чтобы лекциями умягчить и спасти их души. На одно из таких собраний Эмили прийти отказалась. По меркам семинарии, это был дичайший, агрессивный, неподобающей девочке протест — и её с негодованием изгнали из школы.

Такую же форму протеста — тихую, но непреклонную — Эмили стала практиковать и дома. Она занималась не тем, что отец ожидал от своих дочерей. Ещё подростком вместе с подругой Сьюзен они решили держаться друг друга, потому что они созданы быть поэтессами в этом мире прозы — и уже такое противопоставление, пусть и необъявленное на публику, было в мире ценностей Дикинсона-старшего крайне неподобающим для его дочери. Но Эмили держалась этого противопоставления до конца. Она верила, что в ней — поэзия, и не сходила со своего пути, хотя оказалось это в итоге не так уж просто.

Роман в письмах

С момента смерти Дикинсон ведутся неустанные попытки разглядеть за её затворничеством и такими проникновенными стихотворными строчками тайную и несчастную любовь. Любой мужчина, с которым она общалась хоть сколько-то плотно, не раз назначался её гипотетическим возлюбленным. Например, Бенджамен Ньютон, подчинённый её отца, с которым Эмили определённо связывала в молодости тёплая дружба и ранняя смерть которого заставила её глубоко горевать.

Но, как ни ищи, в письмах Эмили — в отличие от её стихов, которые порой были и любовными — не найти следов романтических отношений и устремлений. С Хиггинсоном переписка была особенно странна. Дикинсон однажды четыре стихотворения с вопросом — есть ли в них дыхание. Дыхание в них было, сильное, свежее, но — по представлениям Хиггинсона — поэзией они не были. Не отвечали требованиям девятнадцатого века к тому, какими должны быть стихи. О чём он ей искренне и ответил.

Интересно, что, когда знакомая поэтесса стала настаивать на издании сборника Дикинсон, она попросила именно Томаса сформулировать ясный, корректный отказ. В любом случае, Томас — только ярчайший пример того, что во всех её отношениях с мужчинами была завязана литература. С Ньютоном тоже. И с судьёй Отисом Лордом — одним из кандидатов на несчастную любовь Эмили.

Весь мир — в тексте

С книгами в семье Дикинсонов тоже были сложные отношения. Хотя ещё со времён обучения шкаф Дикинсона-старшего был забит классикой англоязычной литературы, когда Эмили была девочкой, приветствовалось изо всех книг только чтение Библии, и то, желательно, не тех мест, где происходит какой-нибудь блуд. В общем, оптимальнее всего было ограничиться Новым Заветом.

Тем не менее девочки по одной таскали книги из отцовского шкафа и погружались в них с головой, скрывая их за нотами, пряча под крышкой рояля, таясь с книгами по углам дома.

Когда в доме стали бывать молодые люди, они тоже тайком приносили Дикинсонам-младшим книги. Так Эмили познакомилась со своими любимыми писателями-современниками: сёстрами Бронте, Чарльзом Диккенсом, Джорджем Эллиотом и Элизабет Броунинг. Ньютон с пылом обсуждал с Эмили литературу — как считается, серьёзно подтолкнув её к оставленному было детскому увлечению поэзией. Судья Лорд познакомил с Шекспиром — и, почти ослепнув, Дикинсон позволяла читать себе только Шекспира, не видя смысла тратить остатки зрения на кого-либо мельче его.

А стихи, меж тем, были изумительно просты, вызывая своей простотой протест привыкших к пафосным аллегориям современников и не готовых видеть символику в образах непритязательных, повседневных, увидеть высокое чувство за почти бытовой картинкой, вроде страшной тоски о свободе:

Счастливый камушек-дружок Один гуляет вдоль дорог, И не влечет его успех, Не мучают ни страх, ни грех — От сотворенья, испокон — В одежде скудной, босиком, Но словно солнце, волен он — Судьбу, которой наделен, Исполнить с точностью планет, Хотя ему и дела нет —