На разгоряченном коне нервно кусающим удила

На широкой площади села шумно, тесно, как на ярмарке.

Всюду телеги с поднятыми к знойному небу оглоблями, мерно жующие траву лошади, пешие и конные красноармейцы.

Около коновязи молодящаяся женщина в цветастом платье угощает весёлых, бравых кавалеристов молоком из большого глиняного кувшина с запотевшими боками.

У составленных в козлы винтовок сидят на земле кружком бойцы и с увлечением играют в домино. Они громко стучат костями по крышке от снарядного ящика, положенной на чурбаки, а самый старший из них, краснощёкий пулемётчик, после каждого хода азартно кричит:

— Эх, где мои семнадцать лет!

Невдалеке от игроков на разгорячённом коне, нервно кусающем удила, красуется статный безусый паренёк с узкой талией, перехваченной офицерским поясом.

Всадник разговаривает с девушкой, такой же юной, как и он, застенчиво прикрывающей лицо шёлковым полушалком.

У ног девушки осмелевший воробей клюёт уроненную ею шляпку подсолнечника с белыми, не созревшими ещё семенами.

На высоком возу, прикрытом пыльным пологом, восседает, дымя трубкой, пожилой боец с усами Тараса Бульбы. Прищуренными глазами он спокойно и невозмутимо взирает на этот крикливо-бесшабашный мир.

На площади в сопровождении ординарца появляется Чапаев. Исаев, вытирая потное лицо батистовым платком, вышитым незабудками, мечтательно говорит:

— На Волге, болтают, в Жигулёвских горах, кладов золотых много зарыто. Разорял Степан Разин купцов, а бедноту золотом оделял. А что оставалось — в горах прятал. Лихой был атаман, волю для народа хотел добыть.

Исаев взглянул в задумчивое лицо Чапаева и вздохнул:

— Вот бы нам, Василий Иванович, золото это самое!

— Золото? — небрежно переспросил Чапаев, протискиваясь между телегами, загородившими дорогу. — А зачем это оно тебе, дорогой товарищ, понадобилось?

— Как — зачем? — удивился Исаев. — Мы артиллерию бы такую завели. армию свою с головы до ног так одели бы. Эх, да что тут говорить!

Около глаз Василия Ивановича вдруг собрались лучистые морщинки. Он дружелюбно сказал:

— Философ ты у меня, Петька! Настоящий философ!

Штаб помещался в приземистой, в четыре окна избе с красным крыльцом, разукрашенным замысловатой резьбой. У ворот толпились ординарцы и связные. Сытые кони рыли копытами землю.

Чапаев быстро поднялся на крыльцо и, пройдя сени, вошёл, нагнув голову, в растворенную настежь дверь.

В избе было тесно и накурено. На столах — карты, полевые сумки, краюхи хлеба, крынки из-под молока. Безумолчно трещали телефоны.

В угловой комнате с выцветшими, кое-где ободранными обоями Василий Иванович снял папаху и бросил её через стол на подоконник.

С его приходом командиры, перед этим до хрипоты спорившие друг с другом, притихли, а курившие виновато торопливыми движениями тушили самокрутки.

— Все в сборе? — спросил Чапаев, всматриваясь в собравшихся на совещание. — Начнём.

Загорелые, обветренные, в полинялых гимнастёрках, командиры сидели на лавках вокруг стола, на подоконниках, вдоль стен. Все молчали.

Поправив на руке повязку, Василий Иванович присел за стол, морщась от боли, которая то утихала, то снова начинала беспокоить его.

— Болеет наш Иваныч, — с сочувствием полушёпотом сказал своему соседу конный разведчик Семён Кузнецов.

— Петька, сумку мою не видел? — крикнул Чапаев.

Василия Ивановича сердило излишне внимательное, как ему казалось, и заботливое отношение к нему товарищей, считавших его серьёзно больным.

Исаев принёс полевую сумку, достал карандаш и циркуль, развернул на столе карту.

Заскрипели пододвигаемые ближе к столу скамьи. Люди усаживались плотнее друг к другу, но мест на всех не хватило, и многим пришлось стоять и через головы сидевших смотреть на стол.

— Бой будет сильный. У противника в три раза больше нашего войск и оружия. — Чапаев окинул взглядом внимательно слушавших командиров. — И местность под Осиновкой. кругом одно поле. Белякам что! Они на возвышенности, за валом, и нас им видно как на ладони. — Он повёл карандашом по карте и замолчал, о чём-то раздумывая. — Осиновку ночью надо взять. Днём нельзя. только ночью. — Чапаев положил руку на плечо Лоскутова, рослого лобастого мужчины, недавно назначенного командиром Пугачёвского полка: — Тебе атаковать село. В помощь дам батальон пехоты полка Степана Разина и два эскадрона кавалерии. Понятно?

Лоскутов сипловато кашлянул в кулак:

— Понятно, всё понятно!

— Ну, а ты, Соболев, — обратился Василий Иванович к командиру Разинского полка, сидевшему напротив Лоскутова, — навалишься на противника с тылу.

Соболев молча кивнул головой.

— А теперь давайте план наступления разработаем. — Чапаев вооружился циркулем и справа, возле здоровой руки, положил чистые листы бумаги.

Командиры ещё теснее сгрудились у стола, держа наготове записные книжки.

План разгрома белоказаков в районе Осиновки, разработанный Василием Ивановичем, был смелым и дерзким. На полк Лоскутова возлагалась задача атаковать белых в селе и привлечь внимание всех сил неприятеля. Первый артиллерийский залп Пугачёвского полка должен был служить сигналом основным силам для атаки врага с фланга и с тыла. Чапаев надеялся, что с этой трудной операцией его части справятся и победа будет за ними.

Когда совещание было закончено, Василий Иванович сказал, устало откинувшись на спинку стула:

— Теперь всё. К утру мы должны быть в Осиновке.

— Не сомневайся, Василий Иванович, — отозвался Лоскутов, пощипывая короткую жёсткую бородку, — Осиновка будет наша.

— Ну и жара, ровно в бане! — воскликнул командир эскадрона Зайцев, выходя из штаба на улицу.

— Днём жарко, — сказал Кузнецов, расстёгивая ворот гимнастёрки, — а ночью хоть тулуп надевай. Тоже природой называется!

— Сегодня и ночью будет жарко, — усмехнулся кто-то за спиной разведчиков.

Когда Лоскутов и Соболев собрались ехать на передовую, Чапаев остановил их:

— Подождите, вместе поедем.

— Василь Иваныч, обождать бы тебе надо, — с грубоватой ласковостью сказал Соболев. — Отдохни немного, не езди. Подживёт рука.

— Будет тебе! Маленький, что ли, я? — оборвал его Чапаев и первым направился к выходу.

Петька помог ему сесть в седло, и они вчетвером поехали на линию фронта.

Жара и тряска утомили Чапаева. К вечеру у него открылась рана, и ему пришлось вернуться в село.

— Я вас предупреждал: два-три дня вам нужен полный покой, — монотонно и скрипуче тянул полковой врач, высокий старик, перевязывая Чапаеву руку. — Покой. Ещё бинта. Так, так. Малейшее расстройство, переутомление могут вызвать обострение. Ну, вот и всё. Сейчас же ложитесь в постель.

Сестра стала складывать в саквояж бинты, флакон с йодом, а врач пошёл мыть руки. Исаев поливал из ковша тёплой, пахнущей тиной водой на длинные костлявые пальцы врача и слушал его наставления:

— К больному никого не пускать. Не разговаривать с ним. Это ему ве-есьма вредно.

Проводив врача, Петька вошёл в горницу.

Завидев ординарца, Чапаев гневно закричал:

— Чёрт знает что! Ночью наступление, а тут. — И отвернулся к стене, рывком натянув на голову простыню.

— Поесть, Василий Иваныч, не хочешь? С утра ведь не ел.

Чапаев не ответил. Исаев вздохнул, захлопнул створки окна и вышел на крыльцо.

Подкрадывались сумерки: блаженно прохладные, освежающие, прозрачно-лазоревые. Во дворе тонкими певучими струйками звенело о днище подойника парное молоко.

И так вдруг стало отрадно на душе, что на миг-другой показалось: вся эта кровавая, кошмарная междоусобица, охватившая мир, — лишь тяжёлый дурной сон.

Было совсем темно, когда через открытую дверь горницы послышался голос Чапаева:

— Петька. Ну где ты там, Петька!

Исаев очнулся и, хватаясь рукой за косяк, нетвёрдо шагнул в сени.

— Огонь бы засветил, что ли. Скука смертная, — говорил Василий Иванович, ворочаясь на кровати.

Нашарив в кармане спички, Исаев зажёг сальную свечу. Поставив её на стол, у изголовья больного, уселся на седло возле кровати.

Чапаев смотрел на узорный самодельный коврик на стене, Петька — на вздрагивающий подслеповато язычок свечи, и оба молчали.

— А который час? — неожиданно встрепенулся Василий Иванович, беспокойно оглядывая тихую, тонувшую в сонливом полумраке горницу.

— За двенадцать, должно быть, перевалило, — скучающе зевнул Исаев.

Где-то в углу протяжно и жалобно зажужжала муха, попавшая в сети к пауку. Потом снова наступила вязкая гнетущая тишина. Лишь изредка её нарушало робкое потрескивание свечи.

Вдруг далеко за селом раздался один, за ним другой, третий орудийные выстрелы. На секунду всё смолкло, затем опять тяжело и надсадно заохали орудия.

— Началось, Петька! — Чапаев с силой рванулся вперёд и, застонав, упал на подушку.

— Пошли. к Лоскутову и Соболеву кого-нибудь, — прошептал он через минуту.

Исаев вышел, но скоро вернулся и снова сел на прежнее место у кровати Чапаева.

— Надеешься на человека, как на себя, — медленно, как бы ощупью, заговорил Чапаев, повернувшись лицом к ординарцу. — Знаешь, поручил что сделать — сделает. А нет вот, тревожишься: вдруг какое замешательство?

— Будет тебе, Василий Иваныч, успокойся. Соболев с Лоскутовым всё исполнят, — сказал Петька. — Они же коммунисты! И комиссары у них в полках смелые, толковые.

Ладонью здоровой руки Чапаев прикрыл глаза.

Он долго ещё вспоминал своих людей, и они возникали перед ним как живые. Всё ещё кружилась голова и звенело в ушах.

— Петька, расскажи что-нибудь, — попросил Чапаев, посмотрев на друга. — О себе расскажи, о жизни.

Выведенный из задумчивости, ординарец вздрогнул и растерянно улыбнулся, откидывая со лба белокурые мягкие пряди волос.

— О чём рассказывать, Василий Иваныч? Какая у меня жизнь? — смущённо заговорил он, разводя руками. — То мальцом был, то на войну пошёл. У тебя вот сколько времени служу. По степям, по деревням как угорелые мыкаемся. А больше чего ещё. Вся она тут, жизнь-то моя, на глазах. — Исаев наклонился и снял с голенища сапога приставшую соломинку. — Друг у меня был один закадычный. Вместе без порток бегали, вместе в подпаски пошли. Товарищеский парень, просто душа. Когда революция началась, кулачьё против Советов поднялось, мы с Гришкой — его Гришкой звали — в партизаны пошли. Смелый такой был, решительный. Только раз, как к тебе в отряд переходить, сражение у нас сильное произошло. С белой бандой. Нас крупица, а их будто гороху в мешке.

Исаев посмотрел на горевшую свечу, потянулся было к столу, чтобы снять нагар, но тут же об этом забыл.

— Нас тогда беляки разгромили. Мало кто в живых остался, — глухо продолжал ординарец, чувствуя на себе пристальный взгляд Чапаева. — А с Гришкой беда такая приключилась. Его в начале боя в живот смертельной раной ранило.

В этот момент распахнулась дверь, и в горницу вихрем влетел прискакавший с фронта вестовой.

Он привёз радостную весть: бегут белоказаки из Осиновки.

Утро выдалось солнечное, ласковое. Ехали полем, по ржи, варварски истоптанной конницей и пехотой. Из-под ног коней вспархивали рыжие перепёлки и тут же садились где-то рядом.

— Ну-ка, Петька, галопом! — крикнул Чапаев.

— Василий Иванович, — рассердился ординарец, — а рука?

Чапаев подмигнул ему и, весело гикнув, взмахнул плёткой.

У околицы Осиновки их встречали Лоскутов и Соболев. Здоровой рукой Чапаев молча обнял Соболева и поцеловал его в запёкшиеся губы. Потом похлопал по плечу Лоскутова:

— Хороши, люблю таких! Ну, а трофеи какие? Рассказывайте, командиры.

— Есть и трофеи, Василий Иванович, — улыбнулся скромно Соболев. — Есть. Двести пятьдесят подвод со снарядами захватили, восемь пулемётов, три орудия да с тысчонку винтовок белогвардейцы нам отказали.

Въехали в главную улицу большого, богатого села. Тут и там пятистенники, многооконные шатровые дома, крытые железом и тёсом. Чапаев здоровался с жителями освобождённой Осиновки, отдавал распоряжения о преследовании бежавшего противника. Лишь изредка он хмурил брови и закусывал нижнюю губу: давала знать о себе больная рука.

— Да, послушай-ка, Василий Иванович, — встрепенулся Лоскутов, молчаливо ехавший рядом с Чапаевым. — История маленькая случилась. К рассвету дело близилось. Неприятельские части уже беспорядочно бежали из Осиновки. Наши отряды с трёх сторон вступали в село. На главную улицу самыми первыми ворвались разинцы. Вдруг из-за колодца два пулемёта забили. Ребята назад. Заминка вышла. Смотрю — сзади пять верховых пробираются. Выскочили на простор — и вихрем прямо к колодцу. Я моргнуть не успел, как они пулемётчиков зарубили и ускакали в переулок. Откуда, думаю, такие смельчаки? А потом оказалось — Кузнецов Сёмка со своими ребятами. Обоз-то они захватили. Впятером.

— Он у нас мастер на разные фокусы, — подтвердил Зайцев.

— Ты тоже птица стреляная, — посмотрел в его сторону Чапаев. — Кузнецов молодец! Снаряды нам до зарезу нужны. — Василий Иванович вдруг повернулся в сторону ординарца: — О чём задумался, философ? Может, и взаправду пошлём в Жигулёвские горы кладоискателей, а?

Исаев взглянул на своего командира. Глаза у Чапаева были сощурены, и в них таилось добродушное лукавство.

— Стоит ли, Василий Иваныч? — вопросом ответил Петька, тряхнул головой и от всей души рассмеялся.

— Фонарь! — отрывисто выкрикнул Чапаев. Рука с письмом дрожала, и глаза, кроме белого мутного четырехугольника, ничего не видели…

Исаев шел первым, с фонарем.

Когда толкнули низкую дверь амбара, в углу на соломе кто-то завозился. Чапаев шагнул туда, угадывая в рыхлой, расплывчатой фигуре Демина.

— Не спишь, голова?

С полу тяжело встал Демин.

— Ждал все, — сипловато сказал он и медленно стал обирать с одежды соломинки.

Чапаев не знал, как начать разговор, виновато покашливал и смотрел себе под ноги. Демин вздохнул:

— Об одном прошу, Василь Иваныч, матери пропиши: сын, мол, твой, Федор, в бою с белой сволочью погиб.

Сказал и решительно шагнул к выходу. Чапаев поймал его за плечо и потянул к себе.

— Перестань дурить. А меня, что накричал я, ты того… Ну уж, право, извини. Сам знаешь — горяч бываю… Напился, а зачем? Горю этим не поможешь. Сам знаешь, не терплю, кто пьет.

И Василий Иванович крепко обнял Демина.

На широкой площади села шумно и тесно, как на ярмарке. Всюду телеги с поднятыми к знойному небу оглоблями, мерно жующие траву лошади, пешие и конные красноармейцы.

Около коновязи пожилая женщина в праздничном наряде угощает веселых, бравых кавалеристов молоком из большого глиняного кувшина с запотевшими боками.

У составленных в козлы винтовок сидят на земле кружком бойцы и с увлечением играют в домино. Они громко стучат костями по крышке от снарядного ящика, положенной на чурбаки, а самый старший из них, краснощекий пулеметчик, после каждого хода азартно кричит:

— Эх, где мои семнадцать лет!

Невдалеке от игроков на разгоряченном коне, нервно кусающем удила, красуется статный безусый паренек с узкой талией, перехваченной офицерским поясом.

Всадник разговаривает с девушкой, такой же юной, как и он, застенчиво прикрывающей лицо шелковым полушалком.

У ног девушки осмелевший воробей клюет уроненную ею шляпку подсолнечника с белыми, не созревшими еще семенами.

На высоком возу, прикрытом пыльным пологом, восседает, дымя трубкой, пожилой усатый боец. Прищуренными глазами он спокойно и невозмутимо взирает на этот крикливый и яркий мир.

— На Волге, болтают, в Жигулевских горах, кладов золотых много зарыто. Разорял Степан Разин купцов, а бедноту золотом оделял. А что оставалось — в горах прятал… Лихой был атаман, волю для народа хотел добыть.

Исаев взглянул в задумчивое лицо Чапаева и вздохнул:

— Вот бы нам, Василий Иванович, золото это самое!

— Золото? — сухо переспросил Чапаев, протискиваясь между телегами, загородившими дорогу. — А зачем это оно тебе, дорогой товарищ, понадобилось?

— Как зачем? — удивился Исаев. — Мы артиллерию бы такую завели… армию свою с головы до ног так одели бы… Эх, да что тут говорить!

Около глаз Василия Ивановича вдруг собрались лучистые морщинки, и он дружелюбно сказал:

— Философ ты у меня, Петька! Настоящий философ!

Чапаев быстро поднялся на крыльцо и, пройдя сени, вошел, нагнув голову, в растворенную настежь дверь.

В угловой комнате с выцветшими, ободранными обоями Василий Иванович снял папаху и бросил ее через стол на подоконник.

— Все в сборе? — спросил Чапаев, всматриваясь в собравшихся на совещание. — Начнем.

Загорелые и обветренные, в полинявших гимнастерках, командиры сидели на лавках вокруг стола и вдоль стен. Все молчали.

Поправив на руке повязку, Василий Иванович сел за стол, морщась от боли, которая то утихала, то снова начинала беспокоить его.

— Болеет сильно наш Иваныч, — с сочувствием полушепотом сказал своему соседу конный разведчик Семен Кузнецов.

— Петька, подай сумку! — громко и раздраженно крикнул Чапаев.

Василия Ивановича сердило, как ему казалось, излишне внимательное и заботливое отношение к нему товарищей, считавших его серьезно больным.

Исаев принес полевую сумку, достал карандаш и циркуль, развернул на столе карту.

— Бой будет сильный. У противника в три раза больше нашего войск и оружия. — Чапаев окинул взглядом внимательно слушавших командиров. — И местность под Осиновкой… кругом одно поле. Белякам что! Они на возвышенности, за валом, и нас им видно как на ладони. — Он повел карандашом по карте и замолчал, о чем-то раздумывая. — Осиновку ночью надо взять. Днем нельзя… только ночью. — Чапаев положил руку на плечо Лоскутова, рослого лобастого мужчины, недавно назначенного командиром Пугачевского полка: — Тебе поручаю атаковать село. В помощь дам батальон пехоты полка Степана Разина и два эскадрона кавалерии. Понятно?

Лоскутов сипловато кашлянул в кулак:

— Понятно, все понятно!

— Ну, а ты, Соболев, — обратился Василий Иванович к командиру Разинского полка, сидевшему напротив Лоскутова, — навалишься на противника с тылу…

Соболев молча кивнул головой.

Командиры еще теснее сгрудились у стола, держа наготове записные книжки.

План разгрома белоказаков в районе Осиновки, разработанный Василием Ивановичем, был смелым и дерзким. На полк Лоскутова возлагалась задача атаковать белых в селе и привлечь к себе внимание всех сил неприятеля. Первый артиллерийский залп Пугачевского полка должен был служить сигналом основным силам для атаки врага с фланга и с тыла. Чапаев надеялся, что с этой трудной операцией его части справятся и победа будет за ними.

Когда совещание было закончено, Василий Иванович сказал, устало откинувшись на спинку стула:

— Теперь все. К утру мы должны быть в Осиновке.

— Не сомневайтесь, Василий Иванович, — отозвался Лоскутов, пощипывая короткую жесткую бородку: — Осиновка будет наша.

— Ну и жара, ровно в бане! — воскликнул командир эскадрона Зайцев, выходя из штаба на улицу.

— Днем жарко, — сказал Кузнецов, расстегивая ворот гимнастерки, — а ночью хоть тулуп надевай. Тоже природой называется!

— Сегодня и ночью будет жарко, — усмехнулся кто-то за спиной разведчиков.

Когда Лоскутов и Соболев собрались ехать на передовую, Чапаев остановил их:

— Подождите, вместе поедем.

— Василь Иваныч, обождать бы тебе надо, — с грубоватой ласковостью сказал Соболев. — Подожди немного, не езди. Подживет рука…

— Будет тебе! Маленький, что ли, я? — оборвал его Чапаев и первым направился к выходу.

Петька помог ему сесть в седло, и они вчетвером поехали на линию фронта.

Жара и тряска так утомили Чапаева, что к вечеру у него открылась рана, и ему пришлось вернуться в село.

— Я вас предупреждал: два-три дня вам нужен полный покой, — монотонным, скрипучим голосом говорил полковой врач, высокий старик, перевязывая Чапаеву руку. — Покой… Еще бинта. Так, так… Малейшее расстройство, переутомление могут вызвать обострение. Ну вот и все. Сейчас же ложитесь в постель.

Сестра стала складывать в саквояж бинты, флакон с иодом, а врач пошел мыть руки. Исаев поливал из ковша теплой, пахнущей тиной водой на длинные костлявые пальцы врача и слушал его наставления.

— К больному никого не пускать. Не разговаривать с ним. Это ему оч-чень вредно.

1) Громко переговариваясь и шутя бойцы располагались на отдых
2)на разгоряченном коне нервно кусающим удила красуется статный паренек с узкой талией перехваченной офицерским поясом.

1) Громко переговариваясь и шутя, бойцы располагались на отдых.

2) На разгоряченном коне, нервно кусающим удила, красуется статный паренек с узкой талией, перехваченной офицерским поясом.

После шутя запятую. "Нервно кусающим удило" нужно отделить запятыми. Перед "перехваченной офицерским поясом".

Другие вопросы из категории

являлся кудрявый, встрёпанный дядя Яков с гитарой; волчком вертелся празднично одетый Цыганок; тихо, боком приходил мастер, сверкая тёмными стеклами очков. (3)Все много ели и пили, вздыхая тяжко, детям давали гостинцы, и понемногу разгоралось жаркое веселье. (4)Дядя Яков любовно настраивал гитару, а настроив, сгибался над ней, изогнув шею, точно гусь. (5)Его музыка требовала напряжённой тишины; торопливым ручьём она бежала откуда-то издали, просачивалась сквозь пол и стены и, волнуя сердце, выманивала непонятное чувство, печальное и беспокойное. (6)Только самовар тихо пел, не мешая слушать жалобу гитары. – (7)Прочь, грусть-тоска! (8)Ванька, становись! – иногда ухарски кричал музыкант. (9)Охорашиваясь, одёргивая жёлтую рубаху, Цыганок осторожно, точно по гвоздям шагая, выходил на середину кухни; его смуглые щёки краснели, и, сконфуженно улыбаясь, он просил: – (10)Только почаще, Яков Васильич! (11)Бешено звенела гитара, дробно стучали каблуки, дребезжала стеклянная посуда; Цыганок огнём пылал, реял коршуном, размахнув руки, точно крылья, незаметно передвигая ноги. (12)Гикнув, он приседал на пол и метался золотым стрижом, освещая всё вокруг блеском шёлка, а шёлк, содрогаясь и струясь, словно горел и плавился. (13)Цыганок плясал неутомимо, самозабвенно, и казалось, что если открыть дверь на волю, то он так и пойдёт плясом по улице, по городу, неизвестно куда. (14)Мастер вдруг поклонился бабушке и стал просить её необычно густым голосом: – (15)Акулина Ивановна, сделай милость, пройдись разок! (16)Утешь! – (17)Что ты, свет, что ты, Григорий Иваныч? – посмеиваясь и поёживаясь, приговаривала бабушка. – (18)Куда уж мне плясать? (19)Людей смешить только. (20)Но когда все стали просить её, она вдруг молодо встала, оправила юбку, выпрямилась, вскинув тяжёлую голову, и пошла по кухне, вскрикивая: – (21)Ну-ка, Яша, перетряхни музыку-то! (22)Дядя весь вскинулся, вытянулся, закрыл глаза и заиграл медленнее; Цыганок на минуту остановился и, подскочив, пошёл вприсядку кругом бабушки, а она плыла по полу бесшумно, как по воздуху, разводя руками, подняв брови, глядя куда-то вдаль тёмными глазами. (23)Бабушка не плясала, а словно рассказывала что-то. (24)Вот она идёт тихонько, задумавшись, покачиваясь, поглядывая вокруг из-под руки, всё её большое тело колеблется нерешительно, ноги щупают дорогу осторожно. (25)Остановилась, вдруг испугавшись чего-то, лицо дрогнуло, нахмурилось и тотчас засияло доброй, приветливой улыбкой. (26)Откачнулась в сторону, уступая кому-то дорогу, отводя рукой кого-то; опустив голову, замерла, прислушиваясь, улыбаясь всё веселее, – и вдруг её сорвало с места, закружило вихрем. (27)Вся она стала стройней, выше ростом, и уже нельзя было глаз отвести от неё – так буйно красива и мила становилась она в эти минуты чудесного возвращения к юности! (28)И все застывали, очарованные пляской и бабушки, и Цыганка. (29)Вот тебе и праздник, и боле ничего не надо!

Вереницей длиной
Третьи сутки на пролет
Проплывают льдины.
Найти в тексте существительное, употребляющееся только в форме мн.ч

Ответы

1) Громко переговариваясь и шутя, бойцы располагались на отдых.

1 Старик молча и не торопясь собирал рыболовные снасти

2 За рекой дымясь пылает костёр

3 Ворча и оглядываясь Каштанка вошла в комнату

4 Клим шагал по улице бодро и не уступая дорогу встречным людям

5 Ленивый сидя спит лёжа работает

6 Сидеть сложа руки он не будет

7 Не выдержав слишком быстрого темпа лыжник сошёл с дистанции

8 Кот шипя и выгибая спину приготовился к защите

9 Обогнув высокий мыс пароход вошёл в залив

10 Лишь отдавая становишься богаче

11 Собрав последние остатки сил мы потащились на станцию но не дойдя до неё сели отдохнуть на шпалы

12 Весело шутя и посмеиваясь друг над другом мы незаметно дошли до лагеря

13 На тренировках он шутя пробегал стометровку за десять секунд

14 Дождь прошумел щедро напоив землю и уступая место разгорающемуся рассвету затих

15 Вопреки предсказаниям моего спутника погода прояснилась

16 В доме несмотря на поздний час никто не спал

а) Когда на каштанах расцветали желтые и розовые свечи весна достигала разгара.

б) Когда по окопам прошла перекличка и когда бойцы за чаем беседу вели командира взвода вызвали в штаб.

в) Восход помазал желтым края туч на горизонте

и вскоре стало светло хотя солнце так и не показалось. (Ю. Нагибин)

г) Мы приехали на станцию геодезистов вечером и сразу отправились на вышку хотя очень устали в пути.

2. Расставь недостающие знаки препинания. Укажи сложное предложение с сочинительной и подчинительной связью

а) Голодный и прозябший, возвращаюсь я к сумеркам в усадьбу и на душе становится так тепло и

отрадно когда замелькают огоньки. (И. А. Будни)

б) В поредевшем саду далеко видна дорога к большому шалашу, усыпанная соломой, и самый шалаш около которого мещане обзавелись за лето

в) Она распахнула дверь и ветер, как шалый, со стуком рванул к себе раму с шелестом и шумом деревьев ворвался в комнату. (И. А. Бунин)

г) Слышно как осторожно ходит по комнатам садовник, растапливая печи, и как дрова трещат и стреляют. (И. А. Бунин)

3. Расставь недостающие знаки препинания. Укажи сложное предложение с бессоюзной и союзной связью.

а) Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин и сучья сквозят на бирюзовом небе.

б) И Алексею Степановичу чудилось что душа его такой же звук и было страшно что не выдержит

тело ее свободного полета. (Л. Н. Андреев)

в) По утрам слышен хлопотливый крик грачей гнезд да надо свить прочно потому что в будущем году

Читайте также: